Михаил Гус - Дуэль в Кабуле
Сенявин с сожалением смотрел на Виткевича: народ, народ… Слова и только слова. Но, однако же, опасные слова. И он сухо сказал:
— Не рекомендую вам повторять только что сказанное вице-канцлеру! А уж государю и подавно…
— Но, ваше превосходительство, господин посол Дюгамель писал вам, что мы действовали соответственно инструкциям министерства, следственно, министерство придерживалось того взгляда, что выгодно и полезно нам занять прочную позицию в сердце Центральной Азии, идя навстречу просьбам и устремлениям народным!
Сенявин нахмурился. Виткевич снова дотронулся до больного места… Инструкция, злополучная инструкция от 14 мая 1837 года! Неужели этот строптивый поляк так и брякнет государю?
— Я пояснил вам, ротмистр, — да, его величеству благоугодно было произвести вас, и таковая монаршая милость от вас требует еще большего усердия! — итак, я пояснил вам систему политики нашего правительства, и скоро придет время; когда и на нашей улице будет праздник!
11
Сенявин тотчас же подробно изложил Нессельроде свою беседу с Виткевичем и заключил так:
— Он упорствует на том, что действовал в силу инструкций, вами данных, ваше сиятельство!
Нессельроде удивленно поднял глаза. Осмеливается упорствовать!.. Его опасно допускать до государя.
— Завтра я его не приму, Лев Григорьевич, и мы с вами еще раз переговорим.
Из министерства Ян отправился к Салтыкову и дорогой обдумывал все, что услышал от директора Азиатского департамента. Мысли были безрадостные.
Вот и дом князя, крыльцо с навесом и фонарями, швейцар с булавой. Виткевич отдал лакею свою казачью шапку, саблю, поднялся по широкой лестнице.
Войдя в кабинет князя, он невольно остановился. Перед ним была огромная, залитая мягким светом комната. Пол от двери до бюро, за которым сидел князь, устланный персидскими коврами, ласкал глаз тысячью оттенков…
Мебель красного дерева, обтянутая красным штофом, пламенела в лучах солнца, падающих из широких окон.
Белоснежный мраморный камин и часы на нем, стены, обитые серебристым шелком, старинные портреты в золотых рамах — все светилось, переливалось в прозрачной золотистой дымке…
Два спокойных зеленых кресла около бюро располагали к отдыху и тихой беседе.
Напротив висел портрет удивительной красоты женщины. Виткевич невольно задержал на нем взор, и Салтыков, идя ему навстречу, сказал:
— Моя покойная матушка…
Обедали вдвоем в столь же роскошной столовой, как и кабинет.
Виткевич, обычно почти не пивший, не отказывался ни от одного вина, которое наливали бесшумные лакеи. Сдержанность покинула его, и он горячо рассказывал Салтыкову о беседе с Сенявиным.
— От меня требуют низости, князь! Выгородить Нессельроде и все свалить на Симонича. А за это сулят награду… Дюгамель знает, что мы действовали по инструкции, ни в чем ее не нарушив, и он писал о том вице-канцлеру.
Виткевич осушил бокал.
— Они, я уверен, я убежден, скрыли от императора эту депешу!
Виткевич угадал…
— Я действовал и по инструкции и по своему разумению, а и то и другое, князь, совпало с интересами и России, и Афганистана! Вы были сами в Персии теперь, вы лично убедились. Помочь Афганистану против Англии, значит…
— Значит, дорогой мой, вовлечь Россию в столкновение с Англией, а его-то и не хочет государь! Возьмите это в толк и не ерепеньтесь!
Виткевич вдруг почувствовал смертельную усталость… Все показалось ему противным, ненужным, мерзким. Он замолк и молчал до конца обеда.
Утром 5 мая его разбудил швейцар из министерствва. Сенявин прислал записку, что вице-канцлер сегодня его принять не может и откладывает встречу на завтра.
Виткевич облегченно вздохнул. Менее всего ему хотелось притворяться и лгать, и чем позже это произойдет, тем лучше. А всего лучше было бы и вовсе этого избегнуть…
Весь день 5 мая бесцельно бродил он по Петербургу, ездил на острова, подходил к дому Пушкина на Мойке, где уже жили другие люди, заходил в Казанский собор, и у знамен 12-го года вспомнились посвященные Барклаю де Толли горькие стихи Пушкина:
О вождь несчастливый! Суров был жребий твой!
Все в жертву ты принес земле, тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой…
Утром шестого, это была суббота, Ян явился в министерство. Сенявин через секретаря передал, что вице-канцлер примет его в понедельник, восьмого числа…
Виткевич понял. Нессельроде стремится выиграть время и любым способом постарается скрыть от царя правду… Но что он сделает, если Виткевич не поддастся ни на уговоры с посулами, ни на угрозы?.. И как поступить ему, Яну Виткевичу, крамольному поляку, сосланному, а затем прощенному к выполнению важной миссии, исполнившему ее с усердием, а ныне принужденному лгать, кривить душой?
Горькие эти мысли преследовали Яна весь день… Он сказался больным, когда Салтыков прислал записку с приглашением отобедать в ресторане Дюме, уехал на Елагин остров, забрался в глушь его, где два года назад жил Гусейн Али, пробродил много часов в тиши и одиночестве. И думал, думал…
Вспомнилась статья во французском журнале о покойном Талейране.
Епископ-расстрига, родовитый князь, примкнувший к революции, величайший циник в политике и в жизни, служивший всем режимам во Франции по очереди и потому всем по очереди изменявший, принц Беневентский Талейран, почувствовав приближение смерти, позвал аббата, покаялся, примирился с церковью и умер — умер так, что по Парижу быстро разнеслось острое слово: «Князь Талейран всю жизнь обманывал бога, а перед самой смертью очень ловко обманул сатану».
…Обман, везде, во всем обман. Жорж Санд, говоря о Талейране, с негодованием восклицала: «Какие же позорные гнусности прикрывает пышный план дипломатии?»
Вот на себе пришлось ему проверить и убедиться — это так! Дипломатия — гнусность… Во всяком случае, та, которую ведут в Париже, Лондоне, Петербурге… И чем Нессельроде лучше Пальмерстрна?..
В воскресенье, 7 мая, Салтыков заехал за Виткевичем, увез его к себе, а вечером повез в Александрийский театр. Давали «Дедушку русского флота» Н. Полевого. Исполненная «патриотизма» и холопской лести, пьеса эта вызывала только отвращение…
В антракте Салтыков и Виткевич пошли в ресторацию «Феникс», расположенную напротив задних подъездов театра, чтобы выпить чаю.
— Сюда, сюда, князь! — воскликнул молодой конногвардейский офицер. — Садитесь с нами.
