Олег Гончаров - Боярин
– Чего колодцы-то раззявили, не боитесь, что пыль налетит? – сказал им Ярун строго. – Эх, вы! Своих от чужих отличить не можете. И чему я вас только учил – ума не дам?
– Так ведь на нем кольчуга вязки полянской, и говорит он чудно, – стал оправдываться Дивлян.
– И вправду, Нискинич, – шустрый паренек как стоял, так на задницу и повалился. – Добрыня…
– Вставай, дурень, – Ярун ему говорит, – да палицу подними. Чего же она у тебя на земле-то валяется? Ты прости Оскола, княжич, – он ко мне повернулся. – Он у нас парень неплохой, только слегка с придурью.
– Чего это? – обиделся Оскол, поднялся быстро да дубину свою подобрал. – Я-то думал, что лазутчиков вражеских мы захватили, перестряли и ты нас за это похвалишь, а сам ругаешься.
– Я вас похвалю, – сказал я. – Хорошо граничье стережете. Нас заметили, так и других не пропустите. А то, что нас с Любавой не признали, так то не ваша вина, а наша. Давно мы в родных краях не были.
– И я тоже похвалить их хочу, – Любава со своего коника спешилась да суму седельную отворила. – Идите сюда, ребятушки, я вас сладеньким попотчую. Небось, изголодались совсем. А у меня тут пироги с черникой. Вкусные.
– Дозволишь, болярин? – подмигнул я Яруну.
– Пускай, – махнул рукой воин.
Так мы с Яруном и встретились. Его Путята на граничье послал, чтоб за Ирпенем пригляд иметь. В дозор с ним двое отроков напросились. Не ратники они – огнищанского сословия, но уж больно хотелось Дивляну с Осколом удаль свою доказать да геройство проявить. Похвально подобное рвение. Я же сам когда-то, мальчишкой совсем, с побратимами своими в поход на ятвигов увязался. Там и друзей потерял, и первую кровь вражью пролил, и сам рану получил. Только если бы не тот поход, я бы, возможно, любовь свою единственную впопыхах пропустил, а без любви и жизнь не в радость.
А пареньки смышлеными оказались, вон как лихо они нас с женой выследили. Правду сказать – не таились мы на родной земле, однако и не оказывали себя чрезмерно. Через Ирпень мы переправились на закате, и найти нас в потемках не так просто было. А они нашли. И за то получили благодар от меня: по куне серебряной. Оскол в денжке тут же дырочку проковырял, на тесемку с оберегами подарок приспособил и на шею повесил.
– От самого Добрыни подарочек получил, – осклабился он довольно и пирог Любавин прикусил. – Детям своим завещаю, а те внукам передадут от деда Оскола весточку.
– Ты прожуй вначале, – урезонил его Дивлян. – А то не только до внуков, а и до детей не доживешь. Ишь, рот-то набил. Поперхнешься, и поминай как звали, – и благодар мой старательно в калиту к себе положил.
От нас с женой пареньки гостинцев получили, а от болярина своего взбучку немалую.
– Что же вы, – ворчал Ярун, – на рожон-то полезли? Видели же, что воин при мече, а не крестьянский сын с вилами наперевес на наш берег вылез. Нужно было сразу мне докладывать, а не под копыта сломя голову бросаться. А если бы он вас порубил? Это вам не за сохой ходить, тут думать надобно.
– Ну, не порубил же, – Оскол отправил в рот новый кусок пирога.
– Эх! – махнул рукой болярин. – Видишь, Добрыня, с кем супротив дружины Святославовой выходить придется. Словно дубины стоеросовые, ни словом их не пронять, ни топором ошкурить – сырые да зеленые.
– Это ничего, – улыбнулся я. – Еще обтешутся.
Мы с граничниками ночь у костерка пересидели. От них и узнали, что как только Мал вернулся, так Путята звание хоробра и вольность свою в сторонку отложил и воеводой при князе стал. Что отец велел Зелене на Припяти заставы держать. Там войско Свенельдово собирается, оттуда и удара ждут. Что основные силы у Овруча сохраняют и город к осаде готовят. Что ратников можно по пальцам пересчитать, а вся надежда на ополчение огнищанское.
– Вот такие сосунки, как Оскол с Дивляном, первыми под мечами вражьими лягут, – шепнул мне болярин, когда сморило пареньков у жаркого костра, укрылись они плащами и задремали, а Любава уже давно уснула. – Жалко их. Это мы уж пожили, а им еще в Сваргу рано.
– Пожили? – Словно кошка мне по душе коготком царапнула. – Тебе тридцать-то минуло?
– Тридцать два стукнуло, – кивнул Ярун, – прошлой осенью.
– Так, может, не пришло еще время помирать?
– Разве же Марена спрашивать будет? – ухмыльнулся болярин. – Ей, безносой, все едино: хоть молодой, хоть пожилой, хоть старый. А по всему видно, что тридцать третью весну мне не встречать. Навалится Русь, так всем мало не покажется. Уж больно силы неравные. Нам-то с тобой не привыкать костьми ложиться, – вздохнул Ярун огорченно, – а мальцов жалко.
– Ты погоди, – сказал я ему. – Никому не дано свою долю наперед знать. Глядишь, и обойдется все.
– Ладно, – сказал Ярун. – Поживем – увидим. Пока спать надобно, а там что Даждьбоже даст…
Поутру мы дальше в путь отправились. Ярун с нами поехал. Нужно ему было с Путятой повидаться.
– А отроков одних оставлять не боишься? – спросил я его.
– Они же не дети, – ответил болярин. – Небось, в лесу не заблудятся. И потом, не вечно же мне у них в няньках ходить, пусть привыкают без опеки обходиться.
– Это нам только на пользу будет. Правда, дядя Ярун? – сказал Оскол.
– Ты тут не зубоскаль, племянничек, – взглянул на паренька болярин сурово. – Дивляна во всем слушайся. Я его за старшего оставляю. Понял?
– Как не понять, – закивал отрок. – Слышал, Дивлянка, что Ярун сказал? Так что я теперь тебя болярином кликать стану, – и засмеялся пуще прежнего.
– Не переживай, дядя Ярун, – сказал Дивлян. – Все у нас справно будет. Я Осколу спуску не дам.
– Поедем, Добрынюшка, а то солнышко уже совсем поднялось, – сказала Любава.
И мы тронулись, а отроки нам вслед помахали да и скрылись в лесу.
– Я бы их не оставил, – сказал Ярун. – Только воевода обещался справным оружием поделиться, а то тяжко отрокам с дубьем да топорами по лесам бегать. Людо Мазовщанин стрел много делает, только все равно на всех не хватает. И с железом у нас загвоздка получилась. Некому мечи ковать и кольчуги вязать. Оружейников за эти годы повывели. Ты про Ивица слыхал?
– Слышал, – сказал я.
– Пусть ему сладко будет в Пресветлом Ирие, – сказала Любава.
– Оскудела мастерами земля Древлянская, – Ярун кобылку свою по шее похлопал и ничего не сказал больше, а только глаза к небушку поднял, словно среди ветвей вековых сосен пытался разглядеть ответ на вопрос: что же там дальше-то будет?
На ночевку мы в подворье огнищанском остановились. Бабка седая нас приветила, на стол горшок с кашей поставила и извинилась смущенно:
– Вы уж простите, гостечки дорогие, что каша без маслица. Последнюю коровенку по зиме Велес Премудрый в свое небесное стадо забрал, а на новую ни сил, ни мочи нет. Ее же обиходить нужно, сена накосить, соломки насушить, на травку зеленую выгулять. А куда нам с дедом? Он-то хворает у меня. Вон, слышите? За печкой кашляет. А я с хозяйством одна не справляюсь. Всю скотину перевели, на одной кашке и держимся. Так что снедайте, что Даждьбоже послал, и обиды на нас не держите.
