Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей
– Вам нехорошо? Может, остановить машину? Я никогда не видал вас такой бледной!
– Я немного замёрзла, совсем немножечко… Это, верно, оттого, что я сегодня очень переволновалась. Вы даже не представляете как! Подумайте, решившись урегулировать дела с банком, я словно шагнула в будущее. А в таборе… это был шаг в далёкое прошлое… Я ни минуты не жила сегодняшним днём, он словно совсем выпал из жизни и всё происходило как во сне. И себе самой я тоже кажусь тенью из этого сна… Всё это, должно быть, из-за гаданий Аделы.
– Гаданий? Что же она вам нагадала?
– Наоборот, она учила гадать меня! Поглядите, теперь я настоящая цыганка! Вот волшебное зелье, а сейчас я вам скажу заклинание:
«Недуг насланный, напущенный, наговорённый, наворожённый, недуг ветряной, водяной, земляной, огневой…»
Агнесса выговаривала слова так же торжественно, как и Адела, сурово сведя брови на переносье, но вдруг не выдержала и рассмеялась:
– Бедная Адела! Она так старательно отбирала зелье и так искренне верит, что я стану купать Иренэ в настое из этих трав…
Молодая женщина высунула из машины руку с развязанным узелком, и встречный ветер слизал с тряпицы сухие былинки и корешки, а потом подхватил и самый лоскуток.
– Лети за семью ветрами! – прошептала Агнесса.
«Словно шелуха, что отлетает, оставляя здоровое зёрнышко… – подумал Григорий. – Сегодня ты и Нунке пустила за семью ветрами…»
Буря в террариуме
– Герр Шульц! Зовите Воронова и немедленно ко мне! – голос Нунке звучал взволнованно и почему-то торжественно.
Позвонив генералу, Фред поспешил в кабинет шефа. Тот склонился к радиоприёмнику, напряжённо вслушиваясь в текст передачи.
– Садитесь и слушайте! Только молча!
– Кто говорит? – шёпотом спросил Воронов у Шульца, услышав немецкую речь. Фред лишь пожал плечами, потому что и сам не разобрал, в чём дело.
– Читают речь Черчилля, произнесённую в Америке в присутствии Трумена, – коротко пояснил Нунке и повернул ручку приёмника, чтобы усилить звук.
Передача продолжалась недолго. Очевидно, Нунке включил приёмник случайно, когда передача уже началась.
Выругавшись вполголоса, шеф бросился к телефону.
– Библиотека! Немедленно сегодняшнюю почту! Сейчас же! Выступление Черчилля в Фултоне напечатано?.. Несколько номеров газеты мне в кабинет! – положив трубку, он повернулся к Шульцу и Воронову. – Вы представляете, что значит такая речь? И чья? Черчилля!
– Трудно сразу что-либо сказать – мы слышали только заключительную часть, – уклонился от прямого ответа Фред. – Но из услышанного ясно: речь направлена против России.
– Вы слишком осторожны в выводах. Или не поняли, в чём дело. Фактически это провозглашение наступления на русских. Вот это событие! Поворот на сто восемьдесят градусов! – Нунке широко развёл руками.
Дежурный принёс пачку газет, и все с жадностью накинулись на них. В испанских было лишь сообщение о выступлении в Фултоне с довольно неопределёнными комментариями. Французские газеты напечатали речь полностью на первых полосах.
– Читайте вы! – приказал Нунке Воронову, безукоризненно владеющему французским языком.
Воронов с годами стал дальнозорок, но старательно скрывал этот дефект и теперь, отставив газету довольно далеко, читал внятно, отделяя слово от слова, иногда ударяясь в патетику, отдельно останавливаясь на непонятных слушателям словах, необычных оборотах. Вообще Воронов чувствовал себя в центре внимания и заметно гордился этим.
По мере чтения речи бывшего английского премьера, который хотя и был уже не у власти, но всё ещё играл огромную роль в политической жизни Англии, сердце Фреда, или, вернее, того, кто скрывался под этим именем, болезненно сжималось: вчерашний союзник в борьбе против фашизма, меньше чем год назад так восторженно поздравлявший Советскую Армию с победой, теперь – а ведь не истекло и года после окончания войны! – призывал сколотить англо-американский блок против Советского Союза.
Черчилль не очень-то заботился об оригинальности выдвинутой им идеи и, тем более, оригинальности формулировок и аргументов. Если несколько лет назад фюрер проповедовал, что только арийская раса способна руководить миром, то мистер Черчилль в своей речи в Фултоне доказывал, что миром надлежит руководить нациям английского языка.
– Гершафтен! Поздравляю! Поздравляю с новой эрой… Ну, что вы теперь скажете? – Начальник школы сиял.
– Вы правы, это в самом деле новая эра в международной жизни, – резюмировал Шульц.
– Работки нам теперь прибавится. Дай боже! – одобрил Воронов.
– О, наша роль теперь чуть ли не самая главная! – поддержал его Нунке. – Жаль, что здесь нет сейчас Думбрайта!
– Он ведь в Нью-Йорке и привезёт оттуда последние новости.
– Да, новостей на сей раз будет много, – задумчиво проговорил Нунке, мысленно прикидывая, как новый курс отразится на делах школы.
Однако новости стали поступать раньше, чем Думбрайт вернулся из Нью-Йорка. Первой ласточкой была шифрованная телеграмма, в которой босс приказывал слушателей всех отделов школы, кроме русского, немедленно направить по указанным адресам, преимущественно в Баварию и Западный Берлин. Не успели справиться с этим заданием, как из лагерей для перемещённых лиц стали прибывать новые кандидаты в «рыцари». К удивлению Нунке, здесь были не только русские, украинцы и белорусы, которых он именовал одним словом славяне, но и туркмены, узбеки, таджики, армяне, даже абхазцы и киргизы.
– Что я буду с ними делать? Где возьму воспитателей? – сетовал начальник школы, размещая новых воспитанников.
Всё стало на свои места, когда через несколько дней вернулся весёлый и возбуждённый, чтобы не сказать счастливый, Думбрайт.
– Мы будем готовить агентов для всех республик России. Не станем же мы засылать украинца или белоруса в грузинский аул. В нашей школе должны быть представлены все национальности Советского Союза!
Изменился не только состав слушателей школы, но и утверждённая ранее программа и самый метод обучения.
В боксах поставили телевизоры. В точно указанное время каждый обитатель бокса должен был прослушать лекцию одного из двух профессоров, привезённых Думбрайтом из Нью-Йорка, по так называемой «духовной подготовке». Каждая лекция продолжалась не менее двух часов.
Профессора учили слушателей, как в разговорах с советскими людьми пропагандировать прагматизм, неопозитивизм и особенно неофрейдизм плюс всяческие новоиспечённые «измы», которые вырастали, как грибы, на почве послевоенного неверия в лучшее будущее.
