Артур Конан Дойл - Белый отряд
— Мне хотелось бы, леди Тифен, — заявила леди Рошфор, — чтобы вы, воспользовавшись своими особыми способностями, сказали мне, куда делся мой золотой браслет: когда я охотилась с соколом на второе воскресенье рождественского поста, он исчез без следа.
— Нет-нет, — запротестовал Дюгесклен, — не подобает растрачивать столь великую и дивную силу ради удовлетворения любопытства или на розыски в угоду даже столь прекрасной даме, как хозяйка Вильфранша. Задайте достойный вопрос, и с помощью божьей вы получите достойный ответ.
— Тогда я спрошу, — воскликнул один из французских оруженосцев, — в этой войне между англичанами и нами на чью победу можно надеяться?
— Победят обе стороны, и каждая останется при своем, — ответила леди Тифен.
— Значит, мы по-прежнему будем владеть Гасконью и Гиенью? — воскликнул сэр Найджел.
Леди Тифен покачала головой.
— Французская земля, французская кровь, французская речь. Это французские земли, и Франция их получит.
— Но не Бордо же? — взволнованно спросил сэр Найджел.
— Бордо тоже часть Франции.
— Ну, а Кале?
— И Кале тоже.
— Пусть я тогда буду проклят, и пропади они пропадом, эти предсказания! Если от нас уйдут Бордо и Кале, что же останется Англии?
— В самом деле, кажется, вашу страну ждут плохие времена, — заметил Дюгесклен. — При самых смелых наших планах мы не помышляли о Бордо. Клянусь святым Ивом, эта новость согрела мое сердце. Значит, наша дорогая родина действительно станет в будущем великой, да, Тифен?
— Великой, богатой и прекрасной! — воскликнула она. — Еще вижу, как в далеком грядущем она ведет народы, своенравная королева среди других стран, великая на полях сражений, но еще более великая в дни мира, быстро мыслящая и искусно действующая, чей единственный государь — суверенная воля ее народа от песков Кале до синих южных морей.
— Ха! — воскликнул Дюгесклен, и его глаза вспыхнули торжеством. — Вы слышите, что она говорит, сэр Найджел? А она никогда не произнесла до сих пор ни слова неправды.
Английский рыцарь угрюмо покачал головой.
— А что же будет с моей бедной страной? — спросил он. — Боюсь, что возвещенное вами сулит ей мало хорошего.
Леди Тифен сидела, приоткрыв губы, тяжело дыша.
— Боже мой! — воскликнула она. — Как понять то, что мне открывается? Откуда они, эти народы, эти горделивые нации, эти мощные государства, что встают предо мной? Я смотрю на них, а за ними возникают другие, и еще, еще до самых дальних вод. Они движутся, они толпятся! Весь мир отдан им, полон стуком их молотов и звоном их колоколов. Они называются разными именами и управляются по-разному, но все они англичане, ибо я слышу голоса одного народа. Я переношусь за моря, куда человек еще никогда не плавал, и я вижу огромную страну под другими звездами и чужое небо, и все-таки это Англия. Где только ее сыны не побывали! Чего только они не совершали! Ее флаг вмерз в лед. Ее флаг обожжен солнцем. Она лежит за другими землями, и ее тень осеняет моря. Бертран! Бертран! Мы погибли, ибо побеги от ее побегов не уступают нашим изысканнейшим цветам.
Ее голос перешел в отчаянный вопль, она воздела руки и снова опустилась в глубокое дубовое кресло, бледная и обессилевшая.
— Кончилось, — с досадой сказал Дюгесклен, приподняв сильной смуглой рукой ее поникшую голову.
— Принесите вина для дамы, оруженосец! Благословенный час прозрения миновал.
Глава XXX
Как мужики из леса проникли в замок Вильфранш
Было уже поздно, когда Аллейн Эдриксон, подав сэру Найджелу кубок вина с пряностями, который тот имел обыкновение выпивать перед отходом ко сну, после завивки волос, наконец вернулся к себе. Его комната, выложенная каменными плитами, была на втором этаже. Аллейну отвели кровать в алькове, а рядом стояли две походные койки, и на них уже сладко храпели Эйлвард и Хордл Джон. Юноша только успел стать на колени, чтобы прочесть вечерние молитвы, как вдруг кто-то тихо постучал, и в покой вошел Форд, неся светильник. Лицо его было смертельно-бледным, а рука так сильно дрожала, что по стене запрыгали тени.
— Что случилось, Форд? — спросил Аллейн, вскочив на ноги.
— И сам не знаю, — ответил Форд, присаживаясь на край постели и опустив голову на руку, — не знаю, что сказать и что подумать!
— Значит, с тобой что-то случилось?
— Да, хотя, быть может, это лишь игра моего воображения. Одно только могу сказать, я очень взволнован и весь напряжен, ну как тетива. Выслушай меня, Аллейн! Ты, вероятно, не забыл малютку Титу в Бордо, дочь живописца по стеклу?
— Я ее отлично помню.
— Так вот, Аллейн, мы с ней разломили пополам монетку — на счастье, и она носит мое кольцо на пальце. "Caro mio[92], — молвила она мне на прощание, — я буду всегда рядом с тобой в боях, и твои опасности будут моими!" Аллейн, вот истинная правда, говорю, как перед богом, моим защитником, когда я поднимался по лестнице, я увидел ее: она стояла передо мной, лицо ее было залито слезами, а руки протянуты вперед, словно она предостерегала меня. Я видел ее, Аллейн, так же ясно, как вижу вот этих двух лучников. Казалось, кончики наших пальцев вот-вот соприкоснутся, но вдруг ее образ начал бледнеть и растаял, как утренняя дымка в лучах солнца.
— Я бы не стал придавать этому такого значения, — принялся успокаивать товарища Аллейн. — Наши чувства часто обманывают нас, и, по-видимому, слова леди Тифен Дюгесклен нас потрясли, подействовали на наше воображение.
Форд задумчиво покачал головой.
— Нет, она стояла передо мной, как живая. Ну точно мы снова встретились с ней в Бордо на улице Апостолов. Однако час уже поздний, пора ложиться.
— А где твоя комната?
— Как раз над твоей. Да хранят нас святые угодники!
Поднявшись с постели, он вышел из комнаты, и Аллейн слышал его шаги по винтовой лестнице. Юноша подошел к окну и залюбовался озаренным луной пейзажем, но из головы у него не выходила леди Тифен и ее странные слова о событиях в Туинхэмском замке. Облокотясь о каменный подоконник, он погрузился в глубокое раздумье; внезапно нечто странное привлекло его внимание и вернуло к окружающей действительности.
Окно, у которого он стоял, находилось неподалеку от главной башни. Замок был опоясан крепостным рвом, в воде которого плавала луна, то ясная и круглая, то продолговатая, когда от ветерка вода подергивалась рябью. За рвом лежала равнина, полого спускавшаяся к густому лесу, а поодаль, слева, другой лес стеной заслонял горизонт. Между ними тянулась прогалина, посеребренная луной, а на нижнем ее конце поблескивал изгиб ручья.
