Восток в огне (ЛП) - Сайдботтом Гарри

Званый ужин Дукса Реки не предвещал ничего хорошего с самого начала.

Дело было не в обстановке: большая столовая дворца дукса была великолепно убрана. Окна, выходящие на террасу, были открыты, чтобы ловить вечерний бриз, дующий с Евфрата. Для защиты от насекомых были установлены занавески из тонкого материала. Полированные столы из кедрового дерева были расставлены в форме перевернутой буквы U. В нарушение соглашения о том, что количество посетителей не должно превышать количество девяти Муз, места были накрыты на тринадцать персон. Это и военный совет, и светское собрание, но только для мужчин. Обедали с Баллистой его старшие командиры: Ацилий Глабрион и Турпион, а также трое защитников караванов, ставшие римскими офицерами Ярхай, Анаму и Огелос. Присутствовали некоторые менее высокопоставленные офицеры, два старших центуриона из двух когорт IIII Скифского, Антонин Первый и Селевк, один из XX Пальмирской, Феликс и Кастриций, в качестве заместителя префекта инженера. Для полного счета пригласили и трех наиболее влиятельных членов городского совета – бородатого христианина Теодота, невзрачного маленького человечка по имени Александр и, что самое необычное, евнуха по имени Отес. Как часто повторял бедный Мамурра, на востоке все было совсем по-другому.

Дело было не в еде, напитках или обслуживании. Несмотря на месяцы осады, мяса, рыбы и хлеба было в достатке. По правде говоря, фруктов было немного – всего несколько свежих яблок и немного сушеных слив, а овощей было мало ("Сколько-сколько стоит гребаная капуста?", как красноречиво воскликнул Калгак), но не было никакой опасности, что вино закончится и гости будут вынуждены печально пить воду, а слуги приходили и уходили с молчаливой деловитостью.

Во всем, от яиц вкрутую до яблок, на пиру присутствовал призрак. О трех голых трупах, прибитых гвоздями к крестам на агоре, и о предательстве, которое они олицетворяли, никогда не говорили, но редко забывали. На рассвете Баллиста раздел убийц и выставил их напоказ. На каждом кресте под их ногами была прибита табличка с предложением большой награды человеку, который опознает их. Лицо одного было изуродовано, но двух других – вполне сохранились. Они должны были быть легко узнаваемы. До сих пор никто, кроме одного сумасшедшего и двух бестолковых пустомель, не выступил вперед. Солдаты устроили им взбучку за их безрассудство.

Ближе к концу трапезы, когда Баллиста отломил еще один ломоть пресного хлеба и передал половину Турпиону, он понял, что не может быть одинок в мысли, что предатель должен быть в комнате. Произнося здравицы за своих собратьев по трапезе, макая хлеб в общие миски, он должен был быть человеком, который организовал покушение на жизнь Баллисты прошлой ночью, человеком, который, если бы мог, выдал бы город врагу.

Баллиста изучал своих собратьев по ужину. По правую руку от него Ацилий Глабрион производил впечатление человека, который предпочел бы находиться в другой компании, поскольку он пил с непривычной жадностью. Слева от него Турпион создавал впечатление, что втайне наслаждается безумствами человечества в целом и тех, кто сидит за столом, в частности. Трое защитников караванов, воспитанные в суровой школе взаимной ненависти, ничем не выдали своих чувств. По внешнему виду членов городского совета можно было мало что узнать: христианин Теодот выглядел блаженным, евнух Отес толстым, а тот, кого звали Александром, практически безымянным. На лицах четырех центурионов было подобающее почтительное выражение. Вместе компания выглядела настолько далекой от "тех, кто неразлучен в смерти", насколько можно было себе представить – группа разрозненных людей, собранных вместе волей случая, и один из них предатель.

Неудивительно, что вечер тянулся медленно, разговор зашел в тупик. Это было не место для менее важных членов партии, центурионов и городских советников, начинать разговор. Остальные, чтобы избежать темы распятий и всего, что с ними связано, снова и снова обдумывали вероятный ход событий на следующий день.

Никто не сомневался, что утром персы предпримут еще одну атаку. Весь день сасанидские вельможи разъезжали взад и вперед по своему лагерю, разглагольствуя перед своими людьми. Не было предпринято никаких попыток скрыть распределение осадных лестниц или поспешный ремонт осадных щитов. Все согласились с большей или меньшей убежденностью в том, что после ужасных потерь очередного штурма их сердца дрогнут, что они не будут продолжать атаку: продержитесь еще один день, и, наконец, Арет и все, кто остался в живых в городе, наконец, будут в безопасности.

Все были согласны с тем, что последнее распределение скудных запасов людей защитников было лучшим, что можно было предусмотреть. Поскольку девять центурий IIII Скифского на западной стене теперь насчитывали в среднем всего тридцать пять человек в каждой, а шесть центурий XX Пальмирской - всего тридцать, Баллиста приказал разместить там всех выживших наемников из нумеров трех защитников караванов. К ним должны были присоединиться несколько лучников-ополченцев, номинально находившихся под командованием Ярхая; учитывая обычное отсутствие участия последнего, они действительно находились под командованием Хаддудада. Кроме того, Баллиста довел количество артиллерийских орудий до первоначального количества в двадцать пять, взяв их откуда-то еще. Все это казалось надежной организацией обороны стены, обращенной к пустыне. Около 1300 человек, состоящих из 500 римских солдат, 500 наемников и 300 новобранцев, при поддержке артиллерии, должны были противостоять персидской атаке. Конечно, за это пришлось заплатить свою цену. Другие стены теперь удерживались только ополченцы, поддержанных горсткой римских солдат и недостаточным количество метательных машин.

За сырным блюдом молчание нарушил советник-евнух Отес, который, возможно, удивленный собственной смелостью, обратился непосредственно к Баллисте. "Итак, ты говоришь, что, если мы продержимся еще хотя бы один день, мы в безопасности?" Один или два армейских офицера не смогли подавить улыбку, услышав, как евнух употребил коллективное "продержимся" – они никогда не видели его ни на одной из зубчатых стен. Баллиста проигнорировал выражение лиц своих офицеров. Он пытался преодолеть предубеждение против евнухов, привитое ему как его северным детством, так и римским образованием. Это было не совсем просто. Отес был ужасно толстым и обильно поте. Его высокий, певучий голос звенел трусостью.

-В общих чертах, да.

Баллиста знал, что это неправда, разве что в самых общих чертах, но это событие было задумано для того, чтобы вселить надежду в важных людей в Арете.

-Если, конечно, наш таинственный предатель не приложит руку – наш собственный Эфиальт покажет Ксерксу путь вдоль хребта горы и обойдет наши Фермопилы с флангов, чтобы мы все пали, храбро сражаясь, как 300 спартанцев против бесчисленных тысяч восточной орды.

Ссылка Ацилия Глабриона на самый печально известный предатель в греческой истории (дурная слава Эфиальта была увековечена Геродотом) вызвал потрясенное молчание, которое молодой патриций какое-то время притворялся, что игнорирует. Он сделал глоток, затем поднял глаза, его лицо выражало притворную невинность.

-О, мне очень жаль. Я, кажется, указал на то, что Ганнибал у ворот, но это же очевидно.

Баллиста увидел, что, хотя волосы и борода Ацилия Глабриона были такими же элегантными, как всегда, под глазами у него были мешки нездорового вида, а одежда слегка растрепана. Возможно, он был пьян. Но прежде чем Баллиста успел вмешаться, он продолжил: