Генрих Майер - Дочь оружейника
Последнее оскорбительное слово умирающего сильно поразило начальника Черной Шайки, и он готов был еще раз поразить покойника, но не мог поднять меча и даже бросил его далеко от себя. Неожиданный смех, раздавшийся в этой пустыне, смутил его еще более, и он был уверен, что невидимая сила остановила его руку, ослабевшую также от раны, про которую Перолио забыл. Ужас овладел им, и он был бледнее трупа, над которым склонился и от которого не мог оторваться. К счастью, послышался топот коней, и проводники двух рыцарей окружили странную группу. При виде их бандит опомнился и сказал:
– Отнесите тело графа Шафлера в Абендсдорфский монастырь; я сам скоро приеду туда и распоряжусь похоронами.
Воины графа со слезами бросились на тело любимого начальника и догадываясь, что он погиб от измены, хотели отомстить за него, но это было невозможно. Перолио был окружен своими солдатами, следившими за всеми движениями противников, и один из них сказал оруженосцу Шафлера:
– Полно хныкать, баба, лучше ступай вперед и разбуди монахов, а то они спят так крепко, что тело твоего начальника простоит пожалуй у дверей до утра.
– Но я бы хотел нести его, – проговорил молодой солдат.
– Донесем и без тебя, нас четверо; да не забудь пугнуть именем бурграфа, чтобы тебе поскорее отворили, а мы сделаем носилки из плащей и понесем покойника, оставив лошадей под горой, потому что монастырь стоит на такой крутой горе, что только пеший может добраться до него. За дело, товарищи, кажется, сбирается гроза!
Действительно, черные тучи сбирались со всех сторон, месяц скрылся и вдали слышались раскаты грома. Солдаты освободили труп Шафлера из-под лошади, устроили носилки, и двое понесли тело в направлении к монастырю, а двое других повели лошадей. Перолио приказал взять и своего коня, сказав, что он скоро придет сам в монастырь, и близ развалин все утихло по-прежнему. Бандит, проводив глазами труп своей жертвы, медленно пошел к развалинам и скрылся в подземелье.
XIV. Месть колдуньи
Идя по коридору Перолио удивился, что не встретил прежних препятствий, что все двери были открыты и подземелье освещено, как будто все было приготовлено к его приходу. Когда он вошел, колдунья, сидевшая у очага и раздувавшая пламя, над которым висел сосуд с каким-то снадобьем, изливавшим сильный ароматический запах, вскочила со страшным хохотом и, бросившись к открытой двери, захлопнула ее. Перолио не обратил внимания на это и сказал старухе:
– Прежде всего, перевяжи мне рану на плече. Она не опасна, но беспокоит меня, потом мы разделаемся с тобой.
– Да, пора разделаться, – проговорила колдунья глухо. – Никто больше трех раз не посещал дочь Барбелана.
– Опять принялась бредить, – заметил нетерпеливо итальянец, – осмотри мою рану.
Он сел на один из камней и, разрезав кинжалом рукав, обнажил свое плечо; колдунья намочила чем-то полотно, перевязала рану и Перолио почувствовал тотчас же облегчение, только в то же время с ним произошло что-то странное. Воздух подземелья, напитанный сильными благоуханиями, был тяжел, и в нем дышалось не свободно, но он производил приятное ощущение и располагал к дремоте. Перевязав рану, колдунья сказала насмешливо:
– Верно, баран успел укусить, когда его резали… бедный барашек!
– Молчи, – прервал ее Перолио, – и отвечай мне, что ты сделала с девушкой, которую я привез к тебе?
– А ты любишь эту… цыганку?
– Что тебе за дело? Отвечай мне.
– Верно, любишь, потому что убил ее, – продолжала колдунья в каком-то странном волнении. – Верно ты любил и того рыцаря, которого зарезал, как разбойник…
– Молчи, несчастная, – вскричал итальянец, хватаясь за кинжал.
– А! Ты хочешь убить и меня, благородный рыцарь, – прошипела старуха. – Что же, я готова. Ведь умирая, и я успею прокричать то же слово, которое проговорил бедный Шафлер; потом Барбелан будет повторять его до тех пор, пока в тебе останется искра жизни. Не смотри на меня так грозно, могущественный Перолио. Твои подвиги окончатся сегодня, ты не выйдешь отсюда, ты будешь погребен вместе с твоей первой и последней жертвой. Я предупреждала тебя, что ты погибнешь от руки той, которую сделал несчастной и презренной; оканчивай свое дело, разбойник, и я тебе скажу, кто я.
– Я не хочу этого знать, – сказал итальянец, смеясь, – и не боюсь твоих угроз. Если ты думала поймать меня в западню, то ошиблась; я выломаю дверь, сдвину с места камни и все-таки выйду из твоего проклятого логовища.
– На это надобно силу, – проговорила колдунья насмешливо, – а скоро ты будешь не в состоянии поднять кинжал.
Действительно, Перолио начинал ощущать странную слабость. Голова его отяжелела, предметы делались неясными, даже голос звучал как-то глухо в этой тяжелой, удушливой атмосфере.
Ворон колдуньи тоже оказывал какое-то беспокойство и перескакивал с камня на камень, издавая жалобные звуки; змея спустилась на пол и поминутно переползала с места на место. Только колдунья, казалось, ничего не чувствовала и, сидя на камне, насмешливо поглядывала на своего гостя. Перолио понял, что если он останется еще дольше в подземелье, то задохнется, и потому бросился к двери; но напрасно он искал ее, напрасно ударял рукояткой кинжала, на этом месте была массивная каменная стена, в которой, кажется, никогда не было никакого отверстия.
– Отвори… выпусти меня, – вскричал Перолио, потерявший терпение.
– Зачем так торопиться, – говорила колдунья нежно, – побудь со мной, прекрасный рыцарь.
– В последний раз говорю тебе, отвори двери или я заставлю тебя замолчать на веки.
– Замолчим оба, мой милый, замолчим скоро.
Перолио бросился к старухе, притащил ее к месту, где была дверь, грозил, убеждал, даже упрашивал, но страшная женщина, сложив руки на груди, не отвечала на слова бандита и бормотала вполголоса какие-то заклинания.
– Она сумасшедшая, – проговорил Перолио, – или притворяется, чтобы взбесить меня. Выпусти меня отсюда, проклятая, – продолжал он, тряся старуху, – и я дам тебе много золота, ты будешь богата, все будут уважать тебя.
– Разве Перолио держит свои обещания?.. Это новость.
– Отвори, умоляю тебя всем для тебя священным.
– У меня нет ничего священного, кроме моей мести. Ты должен погибнуть, потому что отнял у меня последнее счастье в жизни.
– Но я погибну не один, умри же и ты, проклятая, – закричал в бешенстве Перолио и, бросившись с кинжалом на колдунью, опрокинул ее на землю и пронзил ее. Старуха не вскрикнула, не застонала, но откинув назад голову и открыв совершенно свое лицо, всегда завешанное тряпками и волосами, тихо засмеялась, глядя на убийцу и, закрыв рану рукой, сказала:
