Михаил Щукин - Ямщина
– Определим, – ответил ему Павел, – живого не закопаем.
Ждать им пришлось долго, очень долго. День уже пошел на вторую половину, мужики успели продрогнуть на свежем ветерке, а из церкви никто не выходил.
– Видно, грехов полная коробочка накопилась, долго пересказывает, – усмехнулся Захар, постукивая себя по настывшим коленям. И в это время на паперти показался отец Георгий. Его лицо, всегда строгое, на этот раз было суровым. Он махнул рукой, подзывая мужиков, и когда те подошли, сказал:
– Гроб надо сделать и похоронить по-христиански. Преставился…
– А кто он, батюшка, откуда? – спросил Павел, – мы и знать его не знаем!
– Раб Божий, – задумчиво ответил отец Георгий.
В тот же день мужики изладили гроб, выкопали могилу на краю деревенского кладбища и опустили в нее новопреставленного.
Добротный, хорошо оструганный сосновый крест розовел под лучами закатного солнца, охраняя последнее пристанище бывшего почтового чиновника Ильи Серафимовича Тархова и бывшего разбойника и каторжника по кличке Зубый.
17
По чистому и белому, словно только что народившемуся снегу, щедрыми пригоршнями раскидана была темно-алая клюква. Целая поляна усеялась ею, и нельзя было сделать и единого шага, чтобы не наступить на ягоду. Тихон Трофимович замер у края поляны, не зная – куда поставить ногу. Поднял глаза – на другом краю стояла Марьяша. Улыбалась ему и расплетала не до конца расплетенную косу. На белой рубахе густо рассыпались пшеничные волосы.
«Вот, Тиша, и церковь наша встала, как я ее видела – такой и встала. Мы в ней венчаться будем, скоро уже, совсем скоро. Я тебя позову, ты жди…»
И медленно-медленно стала отходить, истаивая, исчезая в струящемся свете.
Тихон Трофимович дернулся за нею следом, но кругом лежала ягода и некуда было поставить ногу, чтобы не раздавить крубокие клюквины. А давить их он почему-то боялся.
Так и остался он на краю поляны, не шагнув вслед за Марьяшей, а проснувшись, долго не открывал глаз, и мысли скользили такие же зыбкие и летучие, как сон: это ведь знак, думал он, ясный знак, что Марьяша его к себе, туда, зовет. Значит, скоро и наступит пора собираться. Думалось об этом без страха, а спокойно и даже умиротворенно, как бывает после тяжкой работы, когда наступает долгожданный и совсем уже близкий отдых.
Но едва он только поднялся с постели, едва сел завтракать, как позвали и властно притянули к себе обыденные дела, отодвигая в сторону предутренний сон.
Спозаранку, как это он всегда делал, заявился Дидигуров и сразу, не тратя времени на лишние слова, начал рассказывать о том, где он побывал, с кем переговорил и где уже по весне можно будет ставить первые молоканки.
– Главное, как я уразумел, надо со старостами вась-вась заиметь, кому потребуется, тому и денежку дать… маленькую, чтобы пошибче разговоры крутили. Дело наше – твердо говорю – золотое будет, надо только шевелиться резвее. А ты, я гляжу, не торопишься?
– А я совсем, пожалуй, из дела выйду.
Дидигуров даже перестал шоркать подшитыми пимами под столом. Примолкнул, наклонив голову, снизу вверх внимательно разглядывал старинного компаньона. Ждал – чего еще Дюжев отчебучит?
Тот лишь сопел, раздувая широкие ноздри.
Не дождавшись больше от него ни слова, Дидигуров снова зашоркал пимами и взялся выговаривать:
– Лихо ты, Тихон Трофимыч, поворачиваешь. Кашу вместе заваривали, а теперь на попятную: на, Степан Феофаныч, расхлебывай. У нас такого уговора не было! Вместе начинали, вместе, стало быть, и до ума доводить будем! И на иное-прочее я никак не согласный!
Тихон Трофимович мотнул головой, будто бык на привязи:
– Отвяжись!
– Ну уж нет, Тихон Трофимыч, не отвяжусь, а привяжусь, пристану, как банный лист к заднему месту, – не стряхнешь и не отцепишь. Норов-то спрячь свой, дело – оно превыше норова.
– Сказал – отвяжись! Все!
– Да какая тебя муха укусила, что с глузду съехал?!
– Никакая!
– Ладно, ладно, ладненько, – Дидигуров поднялся из-за стола, – я пойду, а ты охолони, подумай. Не барышня ты, а купец именитый! И нечего капризы устраивать!
Легонькой, вьющейся походкой Дидигуров направился к двери и взялся уже за ручку, но вдруг круто развернулся и снова – к столу. И по столешнице – сухоньким кулачком, да с такой силой, что чашки звякнули. И раз, и два, и три! Тихон Трофимович только вздрагивал от неожиданности и все выше вскидывал голову, тараща удивленные глаза – никогда таким сердитым он Степана Феофановича не видел.
– И вот еще! Чуешь?! – под самый нос Тихону Трофимовичу сунул Дидигуров сердитую дулю и далеко высунутым большим пальцем пошевелил для вящей убедительности: – Вот тебе – выйду!
Двери за ним закрылись с грохотом.
Тихон Трофимович оглядел стол с нетронутыми шаньгами и пустыми чашками, полюбовался на захлопнутую дверь, словно впервые все видел, и тихонько захихикал, будто пьяненький – шибко уж забавен был Дидигуров в своем неподдельном гневе.
– Нет, брат, – вслух сказал самому себе, – не отбояришься, до самого упору колготиться придется.
Печально покивал головой, опять же с самим собой соглашаясь, разломил шаньгу и принялся наливать чай. Все-таки Дидигуров по столу кулачком своим не зря стучал – Тихон Трофимович начал перебирать в уме хозяйственные дела, которые срочно следовало сделать, но сбивался и сосредоточиться на них никак не мог, потому что иное беспокоило его сейчас больше всего: припер Боровой их с Петром к стенке, так крепко припер – не вывернешься. Выставил жесткое условие: либо они с Петром отправляются по весне в Мариинскую тайну, либо он их обоих с потрохами сдает полиции. Как Тихон Трофимович с Петром ни ломали головы, ничего дельного, что могло бы остановить Борового, не придумали. А тот, чуя их слабину, с каждым разом напирал все настойчивей. Что делать? Не убивать же его! И пришлось дать согласие. Когда это решение приняли, Петр как будто даже обрадовался, чем донельзя удивил Тихона Трофимовича, который не удержался и спросил:
– Это с какого квасу радость у тебя такая?
– Сам не знаю, Тихон Трофимыч, – отвечал ему Петр, – наверное, скушно мне стало, а тут все-таки живое дело.
– Разбойное, а может и мертвое – вот какое дело, – недовольно бормотал Тихон Трофимович, но бормотал больше для собственной укоризны, потому как прекрасно понимал: будет их Боровой водить на веревочке, как бычков, пока своего не получит.
И не ошибся.
Скоро Боровой пришел с новым условием: надо им с Петром срочно съездить до Мариинска и там оглядеться – куда и как им весной отправляться, чтобы добраться до нужного места. Скрепя сердце, пришлось и на это согласиться. Неделю назад Боровой с Петром отбыли в Мариинск, и до сих пор от них не было ни слуху, ни духу.
