Рафаэль Сабатини - Скарамуш
Относительно же связи господина де Плугастеля с двором не возникало никаких сомнений. Ясно было и то — скоро это подтвердилось, — что бдительные и вездесущие тайные общества, бодрствовавшие у колыбели молодой революции, были прекрасно осведомлены о частых поездках господина де Плугастеля в Кобленц и не питали никаких иллюзий насчёт их цели. Поэтому в случае поражения партии двора в готовящейся битве госпоже де Плугастель угрожала бы в Париже опасность. Небезопасно было находиться в её особняке и любому гостю знатного происхождения.
Любовь господина де Керкадью к обеим женщинам ещё усилила его страх, вызванный предостережением Ругана, поэтому он поспешил отправить им записку с просьбой немедленно выехать в Медон.
Мэр, дружески расположенный к господину де Керкадью, любезно отправил его послание в Париж с собственным сыном, сообразительным юношей девятнадцати лет. Прекрасный августовский день клонился к закату, когда молодой Руган появился в особняке Плугастель.
Госпожа де Плугастель приветливо приняла его в гостиной, роскошь которой в сочетании с величественным видом самой хозяйки произвела ошеломляющее впечатление на простодушного парня. Госпожа де Плугастель решила немедленно отправиться в путь, поскольку срочная депеша друга подтвердила её собственные опасения.
— Вот и хорошо, сударыня, — сказал молодой Руган, — в таком случае честь имею откланяться.
Но она не отпустила его. Сначала он должен подкрепиться на кухне, пока они с мадемуазель де Керкадью соберутся, а потом поедет в Медон в её карете вместе с ними. Она не могла допустить, чтобы юноша, пришедший сюда пешком, таким же образом вернулся домой.
Хотя молодой человек заслужил такую любезность, доброта, проявившаяся в заботе о другом в такой момент, вскоре была вознаграждена. Если бы госпожа де Плугастель поступила иначе, ей бы пришлось изведать ещё большие муки, чем было суждено.
До заката оставалось каких-нибудь полчаса, когда они сели в экипаж и направились в сторону Сен-Мартенских ворот, через которые собирались выехать из Парижа. На запятках стоял всего один лакей. Руган, сидевший в карете вместе с дамами — редкая милость, — начинал влюбляться в мадемуазель де Керкадью, которую считал красивее всех на свете и которая беседовала с ним просто и непринуждённо, как с равным. Всё это вскружило голову и несколько поколебало республиканские идеи, которые, как ему казалось, он вполне усвоил.
Карета подъехала к заставе, где её остановил пикет Национальной гвардии, пост которого находился у самых железных ворот. Начальник караула шагнул к двери экипажа, и графиня выглянула в окно кареты.
— Застава закрыта, сударыня, — отрывисто сказал он.
— Закрыта? — переспросила она. Это просто невероятно. — Но… вы хотите сказать, что мы не можем проехать?
— Да, если у вас нет пропуска, сударыня. — Сержант небрежно опёрся о пику. — Есть приказ никого не впускать и не выпускать без соответствующих документов.
— Чей приказ?
— Приказ Коммуны Парижа.
— Но мне необходимо сегодня вечером уехать за город. — В голосе госпожи де Плугастель звучало нетерпение. — Меня ждут.
— В таком случае, сударыня, нужно получить пропуск.
— А где его можно получить?
— В ратуше или в комитете вашей секции.
С минуту она размышляла.
— Тогда в секцию. Не откажите в любезности сказать моему кучеру, чтобы он ехал в секцию Бонди.
Он отдал ей честь и отступил назад.
— Секция Бонди, улица Мёртвых.
Госпожа де Плугастель откинулась назад. Они с Алиной были взволнованы, и Руган принялся их успокаивать. В секции уладят этот вопрос и непременно выдадут пропуск. С какой стати им могут отказать? Это простая формальность, не более!
Он так убеждённо говорил, что дамы приободрились. Однако вскоре они впали в ещё более глубокое уныние, получив категорический отказ от комиссара секции, который принял графиню.
— Ваша фамилия, сударыня? — резко спросил он. Этот грубиян самого последнего республиканского образца даже не встал, когда вошли дамы. Он заявил им, что находится здесь не для того, чтобы давать уроки танцев, а чтобы выполнять свои обязанности. — Плугастель, — повторил он, отбросив титул, как будто это была фамилия какого-нибудь мясника или булочника. Сняв с полки тяжёлый том, он раскрыл его и принялся перелистывать. Это был справочник секции. Наконец комиссар нашёл то, что искал. — Граф де Плугастель, особняк Плугастель, улица Рая. Так?
— Верно, сударь, — ответила графиня со всей вежливостью, на какую была способна после оскорбительного поведения этого малого.
Наступило долгое молчание, пока он изучал карандашные пометы против этой фамилии. В последнее время секции работали гораздо более чётко, чем от них можно было ожидать.
— Ваш муж с вами, сударыня? — резко спросил он, всё ещё не отрывая взгляда от страницы.
— Господина графа нет со мной, — ответила госпожа де Плугастель, делая ударение на титуле.
— Нет с вами? — Он вдруг оторвался от чтения и взглянул на неё насмешливо и подозрительно. — А где же он?
— Его нет сейчас в Париже, сударь.
— Ах, вот как! Вы думаете, он в Кобленце?
Графиня похолодела. В словах комиссара было что-то зловещее. Почему секции так подробно осведомлены об отъездах и приездах своих обитателей? Что готовится? У неё было такое чувство, будто она попала в ловушку или на неё незаметно накинули сеть.
— Не знаю, сударь, — ответила она неверным голосом.
— Конечно, не знаете. — Кажется, он издевается. — Ладно, оставим это. Вы тоже хотите уехать из Парижа? Куда вы собираетесь?
— В Медон.
— По какому делу?
Кровь бросилась ей в лицо. Его наглость была невыносима для женщины, к которой относились с величайшим почтением и те, кто был ниже её по положению, и те, кто был равен. Однако она понимала, что сейчас столкнулась с совершенно новыми силами, и потому, овладев собой и справившись с раздражением, твёрдо ответила:
— Я хочу доставить эту даму, мадемуазель де Керкадью, к её дяде, который там проживает.
— И это всё? Вы можете поехать туда в другой день, дело не такое уж срочное.
— Простите, сударь, но для нас это дело весьма срочное.
— Вы не убедите меня в этом, а заставы закрыты для всех, кто не может убедительно доказать, что им необходимо срочно уехать. Вам придётся подождать, сударыня, пока не снимут запрет. Прощайте.
— Но, сударь…
— Прощайте, сударыня, — повторил он многозначительно, и сам король не смог бы закончить аудиенцию более высокомерно. — Можете идти.
