Гарри Тертлдав - Череп грифона
Суеверный не меньше любого другого морехода, Менедем кивнул.
— Удачи и дельфину тоже, — сказал он. — Если бы он не оказался как раз в нужном месте, морская птица успела бы первой.
И вправду, маленькая чайка с черной головой, устремившаяся было к ячменному хлебцу, теперь взмыла вверх с сердитым криком:
— Айяааа! — А мгновение спустя упала в море и появилась из воды с рыбкой в клюве.
— Дельфин и птица получили и ситос, и опсон, — сказал Менедем.
Вместо того чтобы засмеяться шутке, Соклей покачал головой.
— Для дельфинов и крачек рыба и есть ситос: это то, чем они все время должны питаться. А когда ты дал им ячменный хлебец, для них это был опсон, хотя для нас это было бы ситосом.
Диоклей щелкнул языком.
— Я хожу в море почти столько лет, сколько ты живешь на свете, молодой господин, и никогда не думал об этом вот так. У тебя странный взгляд на мир… интересный взгляд, — поспешно добавил он.
— Нелепый взгляд, — сказал Менедем, и это было далеко не комплиментом.
В тот день «Афродита» была в море не одна. Несколько рыбачьих лодок виднелись на широкой водной глади к востоку от Киклад; когда их команды увидели приближающийся акатос, они опустили паруса и как можно быстрей добрались сперва до Теноса, а потом и до Андроса. На одной из лодок рыбаки даже срезали сеть, чтобы улепетнуть как можно скорее.
— Бедные запуганные дурачки, — сказал Менедем. — Им придется заплатить за сеть немало серебра или потратить кучу времени, чтобы заработать на новую, а мы ведь не хотели сделать им ничего плохого.
— Надо написать на борту нашего судна: «Мы — не пираты», — заметил Соклей.
— И много ли времени пройдет, прежде чем пираты начнут делать такие же надписи на своих гемолиях? — ответил Менедем.
Соклей сморщился и высунул язык, изображая гримасу Горгоны:
— Какая ужасная мысль.
— Полагаешь, что я ошибаюсь? — спросил Менедем.
Его двоюродный брат покачал головой, и Менедем улыбнулся со слегка завистливым одобрением. Одним достоинством Соклей несомненно обладал: он был честным человеком.
Когда солнце опустилось к неровному горизонту на западе, Соклей указал в сторону канала между Андросом и самой южной частью Эвбеи — мысом Герестос.
— Вон! Мы сможем пройти через него до темноты.
— Пройти-то сможем, — отозвался Менедем. — Но если мы и минуем канал, то после этого не уйдем далеко. И до наступления утра нам придется пережидать на открытом месте, где любой сможет нас увидеть. Но если до утра мы останемся здесь, посреди Эгейского моря, мы сможем проскочить между островов и обогнуть мыс Сунион к завтрашнему вечеру. Как тебе такой вариант?
Соклей отнюдь не казался счастливым, но и не сказал «нет». Он только вздохнул, сделал жест, как бы толкая что-то, и отвернулся. Спустя мгновение Менедем понял, что его двоюродный брат изобразил вечную муку Сизифа: каждый раз, когда этот нечестивец докатывал свой валун почти до вершины холма, тот выскальзывал и снова скатывался вниз.
— Ну, не так уж все плохо, — заметил Менедем.
— Вот именно, — ответил Соклей. — Не просто плохо, а хуже некуда.
— Пройдем мы по каналу теперь или утром, я сперва раздам людям оружие, — подал голос Диоклей. — Никогда не знаешь наперед, что случится.
— Хорошая мысль, — согласился Менедем. — Как ни печально, но ты прав.
Он задумчиво потер подбородок.
— Я все-таки собираюсь отвести судно еще чуть дальше к северу, прежде чем мы бросим якорь на ночь. Тогда я смогу отправиться утром в путь прямо по ветру, и мы пройдем канал как можно быстрей.
— Очень хорошо, — отозвался келевст. — Ты совершенно прав — чем скорее мы минуем канал, тем будет лучше.
* * *Солнце уже вот-вот должно было зайти, когда Менедем приказал бросить якоря. Соклей все еще хмурился.
— Приободрись, — сказал Менедем. — Вот, видишь? Теперь даже нос судна нацелен куда надо.
И вправду, он развернул «Афродиту» так, что ее нос смотрел на юго-запад, на проход между островами — и на материк Аттики за ними.
Соклей вздохнул.
— Знаю, мой дорогой. Но мы еще не там, и я не буду доволен до тех пор, пока мы не прибудем на место.
«И даже после того», — подумал Менедем.
Идеальный мир, который придумал для себя Соклей, иногда мешал ему примириться с несовершенством мира реального. Менедем, однако, не попрекал этим двоюродного брата; на акатосе было слишком тесно, чтобы затевать чересчур жаркие споры.
Хлеб и оливковое масло, сыр и оливки, самое простое красное вино — таков был ужин моряков в море. Нынче вечером им не пришлось насладиться даже кефалью, попадались одни сплошные кильки. Менедем пожал плечами.
«Ничего, поедим как следует, когда попадем в Афины», — подумал он.
— Еще одна ночь на досках, — сказал Соклей, когда братья вытянулись бок о бок на юте. — Я не отказался бы снова поспать в постели.
На этот раз Менедем решил, что может поддразнить своего спутника, не разозлив его:
— Боюсь, в Милете ты не очень-то много спал, когда ложился в постель с гетерой.
Соклей фыркнул.
— Уж кто бы говорил!
— А что я? — Менедем постарался ответить самым невинным тоном. — Я в Милете ничего такого не делал.
— Не в Милете, — хмуро отозвался Соклей.
Менедем снова запротестовал, но ответом ему было только глубокое, тяжелое, ровное дыхание. Прошло немного времени, и он сам уснул.
* * *Менедем проснулся в середине ночи и стал гадать, что его разбудило. Потом понял, что движение «Афродиты» изменилось: все так же набегали волны с севера, но зыбь стала меньше. Менедем пробормотал что-то себе под нос, плотнее завернулся в гиматий и снова уснул.
Когда наутро он пробудился, его не удивило, что ветер стих, хотя капитан «Афродиты» едва мог вспомнить, что он просыпался раньше. Перехватив его взгляд, Диоклей изобразил жестами, что гребет. Менедем кивнул — он был согласен с келевстом.
— Мне остается только сказать: «Хорошо, что мы не на крутобоком парусном судне», — заявил Соклей, когда Менедем разбудил двоюродного брата и тот понял, что начался штиль. — Если бы мы были на крутобоком судне так близко от Афин и без всякой надежды к ним подойти, я бы наверняка завопил от ярости.
— Не сомневаюсь, — ответил Менедем.
Соклей хмуро посмотрел на него.
— Но, — продолжал Менедем, — поскольку мы ходим на веслах почти так же быстро, как и под парусом, ты можешь поберечь силы до той поры, пока тебе не придется вопить на своих собратьев-философов.
— Да какой я философ, — печально проговорил Соклей. — У меня для этого слишком мало свободного времени.
