Наталия Ларионова - Шестая печать
Встретить кого-либо здесь не просто редкость. Но им несколько раз встречались следы деятельности таких банд — выжженные сельсоветы, спаленные юрты, но самих бандитов они еще не встречали.
Они бы и зимой продолжали свои исследования, но тринадцатиградусные морозы парализовали технику. И им пришлось зимовать в небольшом селении.
Но уже с первым теплом, принесенным ветром, они отправились дальше. Пустыня цвела. Зелень травы была щедро украшена россыпью ярких цветов. Но вот только длилось это совсем не долго.
И вновь вокруг них были только бурые кустики на фоне барханов и такыров.
Теоретические выкладки, казавшиеся неопровержимыми в тихих московских кабинетах на практике подтверждения не находили. Тонны перевернутого песка, тысячи осмотренных образцов породы не принесли ни какого результата. Пройдя через пустыню от Самарканда до Аральского моря, экспедиция повернула к Кызыл-Орде, где должна была положить запасы и получить новые инструкции из НКО.
Благополучие экспедиции, длившееся целый год было нарушено возле одного из колодцев.
Банда, с которой они столкнулись, насчитывала десять человек, они очевидно возвращались в свое логово из очередного набега. Бой с бандитами длился около трех часов, но потом красноармейцы, прикомандированные к экспедиции, используя свой опыт, перебили бандитов.
Когда все закончилось, Сомов осматривал трофеи, отбитые в бою, обнаружил запасы еды, одежду и что удивительней всего связанного и брошенного как тюк молодого человека. Юноша был ужасно истощен.
Черты его лица несомненно принадлежали европейцу, однако одежда была в тонком жалостном состоянии, что по тем лохмотьям не возможно было определить ее принадлежность.
— Ага, еще один недобиток, — бросил комиссар экспедиции.
— Какой он недобиток — возмутился Сомов, — скорее пленник.
— Да откуда здесь взяться пленнику, ты сам подумай. Скорее уж не поделили что-то во и выясняли отношения между собой. Пристрелить его и вся печаль.
— Ты наган убери, не тебе решать.
Сомов унес юношу в уже поставленную палатку. Водой, принесенной солдатами, он как мог, умыл его, попытался напоить, но юноша был очень плох.
Наутро в палатку зашел комиссар.
— Товарищ начальник экспедиции, отдайте приказ людям собираться и двигаться дальше.
— Вы что не видите, у нас на руках больной он не перенесет дороги.
— Какой это больной — басмач не добитый. Помрет, значит, так ему и надо нянчиться с ним еще, лекарства на него переводить.
— Товарищ комиссар, я принял решение задержаться возле этого колодца на день, а если потребуется и больше.
— Вот что Сомов, ты это самоуправство брось, я еще доложу, куда следует, и мы еще посмотрим, что за интерес у тебя к басмачам недобитым, — и комиссар выскочил из палатки.
Рядовые члены экспедиции и солдаты, напротив были рады возможности провести лишний день возле колодца, отдохнуть.
В течение дня самочувствие юноши не улучшилось, он так и не пришел в себя.
Ночью Сомов несколько раз вставал к больному, но лишь под утро тот открыл глаза и хрипло произнес.
— Кто вы?
— Лежи спокойно больше тебе ничего не угрожает.
— Так вы не басмачи.
— Лежи тебе силы экономить надо.
— Не знаю, кто вы, но, наверное, хорошие люди, если так заботитесь обо мне, ничего обо мне не зная.
— Хорошие или плохие — это я тебе не скажу.
— Я хочу вас попросить, возьмите, пожалуйста, это, — и он судорожными движениями, откуда-то из лохмотьев вытащил пластинку, подвешенную на кожаный шнурок, — и пусть это будет всегда с вами.
Сомов взял пластинку и положил рядом с собой.
— Нет, я прошу вас, наденьте это себе на шею и пусть она будет всегда при вас, — глаза его заблестели, и он попытался привстать, чтобы надеть подарок на шею Сомова.
— Хорошо, только ты лежи, тебе сейчас нужно сил набираться, — казал Сомов, надевая подарок, а мне ты лучше расскажи кто ты, откуда, как оказался здесь.
Успокоенный тем, что его просьба выполнена, юноша откинулся на спину и прикрыл глаза.
— Теперь это уже не имеет никакого значения, — тихо прошептал он.
— Ну ладно, поправишься, расскажешь, — сказал Сомов и вдруг заметил, что юноша перестал дышать.
Взволнованный смертью, произошедшей у него на глазах, Сомов вышел из своей палатки. Рассветало. В палатке комиссара горела лампа. Сомов подошел к палатке, чтобы комиссару первому сообщить, что утром они отправляются дальше, однако в палатке никого не было. Решив, что комиссар вышел размять ноги, Сомов пошел дальше, разбудил двух рабочих, попросил похоронить юношу.
Когда уже рассвело, все было сделано и все члены экспедиции собрались, не хватало только комиссара. В его палатке так и горела лампа, и никого не было.
Сомов опросил бойцов стоящих на ночном дежурстве, но никто из них комиссара не видел.
Были организованы поиски. Но они так и не принесли никаких результатов.
Зайдя потушить лампу, Сомов рядом с ней обнаружил недописанный рапорт комиссара, в котором тот обвиняет его в пособничестве бандитам, и порвал его. Экспедиция еще неделю провела в лагере около колодца, однако, комиссар, как в воду канул. Поняв, что дальнейшее ожидание бесполезно, Сомов принял решение продолжить экспедицию. Добравшись до Кзыл-Орды, они узнали, что началась война.
Сомов по согласованию с наркоматом принял решение прекратить экспедицию и вернуться в Москву.
В Москве он сдал дела, но вместо нового назначения его вызвали в НКВД.
— Слушайте Сомов, вам лучше сразу сознаться, я понимаю, что комиссар вам достался не сахар, но зачем же было убивать его.
— Я вас не понимаю, с чего вы сделали вывод, что я убил комиссара своей экспедиции.
— Все ты понимаешь, ты, что думаешь, мы тут читать не умеем. О ваших трениях твой комиссар все записал в своем дневнике — взорвался следователь.
— Я его дневника не читал, не имею привычки лазить по чужим записям. Но неужели вы думаете, что я такой идиот и, убив комиссара, притащил бы с собой улики против себя.
— И на старуху бывает проруха, а ты похоже вообразил, что ты самый умный. Но сегодня я тебя сажать не буду, можешь идти и подумать. А подумаешь, сам приходи.
После этого разговора в НКВД больше двух недель Сомова никто не беспокоил. О нем казалось все забыли. Его не приглашали ни на работу, ни на допросы. Тем временем война вплотную подошла к Москве. Знакомые шли в военкоматы и мобилизовались кто в действующую армию, кто в ополчение.
Сомов, после недолгого размышления написал письмо в наркомат, в котором сообщал, что он идет на фронт, и точно такое же в НКВД, после чего пошел в военкомат и ушел рядовым на фронт.
