Мартин Стивен - Совесть короля
— Это почему же?
— Насколько ты помнишь, умер он в 1604 году, а до того долго хворал. Говорили, что под конец жизни Оксфорд стал странным, едва ли не помешался. Наверное, он вообразил, будто его версия — настоящая и лучшая. Вот Оксфорд и решил ее напечатать, тем более что чувствовал приближение смерти.
— Хочешь сказать, что это своего рода его завещание? — спросил Грэшем. — Но если он рассчитывал войти с этими строчками в вечность, то просто обезумел.
— Возможно, это отчасти и свело его в могилу, — задумчиво произнесла Джейн. — Книга полностью провалилась в продаже. Иначе почему, по-твоему, я приобрела ее у книготорговцев за сущие гроши? Думаю, Оксфорд рассчитывал, что его творение начнут превозносить как шедевр, но, узнав, что над ней потешаются в книжных рядах, умер от позора.
— Оксфорд умер от чумы, — поправил жену Грэшем. — В Хэкни. Или ты забыла? По этому поводу еще разразился громкий скандал. Судя по всему, он не оставил никакого завещания, и его сын забыл поставить ему надгробный памятник.
— Значит, если бы он оставил завещание, отписав все рукописи…
— Завещание пропало, — сказал Грэшем. — Наследник закопал его, потому что не хотел иметь с ним ничего общего. Просто потрясающая версия. А чтобы ее подтвердить, нам нужно найти хотя бы одну бумагу, о которой точно известно, что она написана самим Шекспиром.
* * *Правда, нашлось кое-что получше.
Раздался стук в дверь. На пороге возник Манион и что-то швырнул к их ногам. Это оказался Шекспир — весь мокрый продрогший до костей. Одет он был в женское платье, усы и борода сбриты, однако на верхней губе уже отросла щетина, производившая странное впечатление на фоне кружевного воротника и пышной юбки.
— Вы только посмотрите, какую кралю я откопал! — гордо заявил Манион. — Решил пройтись прогуляться, а заодно поговорить с нашим человеком, который дежурит рядом с «Глобусом». Он парень зоркий, вдруг чего-нибудь углядит. И что я вижу? Откуда-то из театра выплывает вот эта самая бабешка. Ей-ей, отродясь не встречал баб с такой походкой. Вот я и решил к ней подвалить и проверить поближе — чисто из любопытства, а все остальное видите сами. Эх, знали бы вы, как он смотрелся в своем чепчике! Да не повезло, снесло ветром, когда мы ехали в лодке через реку.
— Ты, жирный, безмозглый идиот! — Такого Шекспира им еще не доводилось видеть. Выпрямившись во весь рост, он смотрел в глаза Маниону, готовый лопнуть от злости. Впервые в жизни Грэшем видел человека, которого в буквальном смысле слова трясло от гнева. — Я шел на встречу с твоим хозяином!
Даже Манион, и тот притих, видя, как разгневан человек в дурацком женском наряде. «Да, интересная фигура Уильям наш Шекспир», — подумал Грэшем. Судя по всему, драматург сдерживался всю дорогу от театра до дома на Стрэнде, однако стоило ему переступить порог, как он тотчас выплеснул все, что накопилось в его душе. Такое впечатление, будто этот человек запасает чувства, как иные запасаются на зиму провизией, чтобы потом по мере надобности извлекать ее из кладовой.
— Все кончено! — воскликнул Шекспир, поворачиваясь к Грэшему.
Его гнев явно пошел на убыль — как камень, сорвавшись с обрыва, сначала катится на полной скорости, но стоит ему достичь ровной поверхности, и он замедляет ход, останавливаясь.
— Что кончено? — не понял его Грэшем, чувствуя, как в нем самом начинает закипать гнев. Будь этот чертов лицедей либо великим артистом, либо великим мошенником — одно из двух, — сколько жизней удалось бы спасти, сколько человеческих страданий предотвратить! Так нет же. Он одновременно и великий артист, и мошенник, что только усложняет дело.
— Марло. Ваш друг Марло.
Грэшем скорее почувствовал, нежели увидел, как Джейн вся сжалась, как при упоминании этого имени ее буквально передернуло от омерзения.
— Он пришел к Бербеджу, Хеммингу и Конделу. Глупец, и я еще считал этих подлецов друзьями! Стоило им услышать звон монет, стоило им увидеть рукописи, как они предали меня…
По щекам драматурга катились слезы — нет, не жалости к самому себе. Слезы бессилия и гнева. Грэшем предложил ему сесть, Манион побежал за вином. Шекспир посмотрел на предложенный стул, сел и тотчас весь поник, словно проткнутый пузырь, из которого вышел воздух.
— Как они могли вас предать? — негромко спросил Грэшем.
— Они сказали ему, где я храню рукописи. Оригинальные рукописи. Те, что написаны рукой короля, Эндрюса, Бэкона, Оксфорда, Дерби, Рутленда, Рейли, — при перечислении имен у Грэшема зажглись глаза, — графини Пембрукской — да что там, всей этой компании! — и, конечно, Кристофера Марло. Все трое знали об их существовании. Знали с самого начала. Более того, это они уговорили меня принять участие в обмане…
— А было ли им известно, что большинство рукописей претерпели значительные изменения, причем в лучшую сторону, после того как вы приложили к ним руку? Было ли им известно, что хотя идеи вы черпали у других, гениальными эти пьесы становились лишь благодаря вам, мастер Шекспир? Было ли им известно, что любая их этих пьес давно бы сошла с подмостков и о ней забыли бы уже на следующий день, не вложи вы в нее всю свою душу?
В голосе Грэшема звенела сталь.
Вернулся Манион с кувшином вина и налил Шекспиру. Тот принял кубок, однако не сделал даже и глотка. На глаза его навернулись слезы и в следующий миг, прочерчивая по пыльным щекам две светлые полосы, устремились вниз.
— Они знали… и были готовы меня предать. Мои друзья, друзья всей моей жизни! Они заключили с ним сделку. Марло получит все до единой рукописи. Бербедж, Хемминг и Кондел — круглую сумму каждый. Будет дан спектакль, грандиозный спектакль. И тут появится Марло. Надеюсь, вам понятно, что именно об этом он и мечтал. Это был бы самый драматичный момент всей его жизни. Кристофер Марло, великий Кристофер Марло, крестный отец английского театра, мастер белого стиха… жив! Вот он, во плоти, стоит на сцене! Ибо его главного врага — Сесила — в живых уже больше нет.
В это мгновение в голову Грэшема пришла леденящая душу мысль, вернее, пронеслась сквозь его сознание, как сани, которые летят со снежной горы — беззвучно, но стремительно.
— И после того как он появится на сцене, словно чертик из шкатулки, зрители ахнут и откроют от изумления рты, — продолжил он за Шекспира, — Марло сделает заявление. Дескать, пока поклонники его таланта считали его мертвым, он был мертв для них лишь на бумаге. На самом деле он продолжал творить вплоть до этого самого дня. Известны ли им пьесы Шекспира? Неужели они и впрямь столь доверчивы, что считают, будто их мог написать неотесанный деревенский парень, не получивший образования? Конечно же, нет! Это он, Кристофер Марло, находясь в ссылке, лишь прикрывался именем Шекспира — точно так же как другие благородные умы тысячу лет назад прикрывались именем Теренция.
