Анатолий Брусникин - Девятный Спас
Шкура сидел на лавке чистый, намытый-напаренный. Наверное, со скуки только и делал, что баню топил.
— Вот, дяденька, человек к тебе. Его шпиги вязать хотели, с дюжину их было, а он их как зачал крушить-молотить, так во все стороны и полетели, — взахлёб начал рассказывать Данька, для красоты ещё и привирая.
Десятник его слушал, но смотрел при этом на гостя. Илья тоже приглядывался.
Видно было, что Зиновий этот — мужик хороший, правильный. Крутить и вилять с ним нечего, надо вести разговор напрямки.
— Ладно, Даня. Поди-ка, посторожи, — сказал Шкура. Подождал, пока паренёк выйдет. — Ты с чьего десятка будешь, мил человек?
— Мог бы я тебе наврать, что с крюковского. Да не стану. Потому что врать не люблю. — Ильша сел на лавку, вытянул уставшие ноги и потрепал по мохнатой башке Кочерыжку, которая пролезла и сюда. — Ни с какого я не с десятка. Я сам по себе человек, но про ваше тайное дело всё знаю.
Шкура слегка шевельнулся.
— Что «всё»?
— Про сговор Преображенку жечь и Ромодановского-князя подорвать. Про то, что шведы с вами заодно…
На это десятник вскинулся:
— Врёшь! Про шведа врёшь!
— Сказано же, врать я не люблю. Разве Фрол Бык вам не сказывал, что будет вам помощь от чужеземцев? И деньги оттуда же.
Наблюдая, как потемневший лицом Шкура теребит бороду, Илья спокойно продолжил:
— Нравится царь, не нравится, а с врагом против своего отечества соединяться не след. Скверное это дело, иудино.
— Верно. Говорил нам Фрол про иностранных радетелей. Неужто это он шведское серебро нам в карманы сыпал? Не-е, на это я не согласный. — Зиновий стукнул по лавке коричневым кулаком. — Я против шведов в Нарве бился! В плену у них голодовал! А ну, пошли со мной. Сведу тебя с Фролом, пускай ответ держит!
— А ты знаешь, где он? — осторожно спросил Илья.
— Знаю. Был у него ночью. Вызывал он меня.
* * *Опять потащились огородами да задворками. Шкура сердито то и дело оборачивался, сердито подгонял Илью. Собачонка прыгала вокруг, радовалась, что не гонят. Сзади вприпрыжку догонял Данька.
— И я с вами, дяденька Зиновий, и я!
Охо-хо, вздохнул Ильша, нипочём нашей теляте волка не забодати. С мальчишки спроса нет, но Шкура вроде опытный, жизнью битый. Ни имени не спросил, ни что за человек, а повёл сразу к самому главному заговорному предводителю. Где вам, дурням сиволапым, с Преображёнкой управиться? На силу нужна сила, на хитрость хитрость, на злобу злоба.
Однако, когда он увидел Фрола, то своё мнение переменил.
Человечина оказался матерющий. Всё в нём было — и сила, и хитрость, и злоба. Сидел Бык тоже в баньке — на какое-нибудь иное убежище у заговорщиков, видимо, не хватало воображения. Правда, банька была не рубленая, а рытая, земляная. Издали такую не углядишь: торчит из пригорка невысокая, но широкая труба, и рядом нора, прикрытая дверцей.
Внутри, однако, землянка была удобная и сухая, обшитая хорошей кленовой доской, которая не гниёт, не сохнет. Свет проникал через трубное отверстие, прикрытое решётчатой заслонкой.
Но Илье было некогда разглядывать необычное устройство мыленки, он рассматривал того, кто в ней сидел.
Статью беглый стрелец не уступал самому Ильше, а ростом, ежели встанет, поди, был и повыше. Лицо плоское, с немного раскосыми, далеко разнесёнными глазами. Волосы буйные, тёмная борода вокруг рта чуть седовата, словно прихвачена инеем. Огромные руки, в которых чувствовалась чугунная силища, лежали на столе, беспрестанно пошевеливая пальцами. То ковшика коснутся, то надкусанного огурца, то мимоходом погладят рукоять тяжёлого кистеня.
Собака Кочерыжка тоже сунулась в землянку, но, потянув носом воздух, поджала хвост и осталась на пороге. Бродячие дворняжки опасного человека чувствуют.
Одет главарь был неприметно, в серую холщовую рубаху, грубые порты. Только сапоги были, хоть и не новые, но хорошей юфти. Илья, доселе не придававший обуви никакого значения, взял их себе на заметку: прочные, мягкие, в таких и ходить способно, и бегать легко.
— Зиновий, опять ты? — сказал Фрол густым басом. — Вроде обо всём поговорили. Или вспомнил что? С тобой кто такие?
Он окинул Илью внимательным взглядом, по мальчишке едва скользнул.
— Пришли — садитесь. Капустка квашеная хороша, огурцы, рассол. С вами ведь, чертями, как? С каждым вина выпей, вот с утра и башка трещит.
Илья сел — ноги устали. Шкура сесть не захотел, Данька не посмел.
— Парнишка из моей десятки, — сказал про него Зиновий. — Кто вон энтот — сам у него спросишь. Но допрежь того скажи мне, Фрол Протасьич, вот что. Мы на великое дело идем, Москву и всю Русь вверх тормахами вывернем. А для кого? Не для шведа ли? Кто тебя серебром дарит? С какими это иноземными радетелями ты водишься?
Лицо Быка, мгновение назад добродушное, исказилось и побагровело. Сейчас на Шкуру заорёт, подумал Илья. Однако ошибся.
— Вот, стало быть, кого ты ко мне привел…
Врастяжку протянув эти слова, Фрол вдруг приподнялся над столом, перегнулся и хватил Илью за обе руки. Большая была сила у стрельца, Ильша раньше такой не встречал. Будь у него запястья потоньше, пожалуй, захрустели бы. Дёргаться Илья не стал. Хочет человек подержаться, не жалко. Что дальше-то?
— А ну, малый, пошарь-ка у него по карманам да за пазухой! — приказал пятидесятник Даньке так зычно — не ослушаешься. — Что найдёшь — клади!
Нашёл парнишка складной нож с шилом и пилкой (собственное Ильи изобретение), надкусанный кусок сахара и зеркаловскую свистульку. Бык усмехнулся.
— Знаешь, Зиновий, эту штуку? Такие свистки в Преображёнке дают головным шпигам, подмогу звать. Вот кого ты послушал, дурья голова.
Тут Илья пошевелил кистями — отцепился от Фроловых лапищ, хоть и не без усилия.
— Ну да, — сказал, — свистулька Преображенская. У шпига отобрал.
Данька подтвердил:
— Верно! Дудел один, а они его кулаком в рыло.
Разбирательство, чья свистулька, Зиновия Шкуру не заинтересовало. Мужик он, кажется, был упрямый, такого не собьёшь.
— Хватит юлить, Фрол! Правду говори! Ты со шведами заодно?
Почуяв в Илье силу, не уступающую своей, Бык руки прибрал. Рожа у него от ярости была уже не багровая, а почти чёрная.
— Тебе-то какая беда?! — заорал он на Зиновия. Данька аж съёжился от этого рыка. — Беса гнать — всяк ухват хорош!
— Не всяк! Не всяк! — закричал ответно и Шкура. — Ты у шведа в плену не был, а я был! Он нас плетью бил, «собаками русскими» ругал, отца вон Данькиного смертью убил! Не сбеги я, доныне бы в шведской каторге гнил! Не согласный я быть заодно со шведом! Лучше свой бес, чем чужой!
