Генри Хаггард - Клеопатра
– Нет, царица, – ответил ей я. – Если он умер, значит, его дух повсюду, и именно в этот миг, когда Смерть дышит тебе в лицо, он приблизился, чтобы приветствовать твой дух, когда он отлетит от тела.
– Не говори так, Олимпий. Я не хочу больше видеть Гармахиса. Моя вина перед ним слишком тяжела. В ином мире нам, возможно, будет проще встретиться. Ну вот, страх проходит. Я просто разволновалась. Что ж, по крайней мере история этого злосчастного глупца скрасила самый тяжкий час, который закончится смертью. Спой мне, Хармиона. Спой, у тебя такой прекрасный голос, твоя песня успокоит мою душу. Воспоминания об этом Гармахисе почему-то растревожили меня. Ты мне пела так много песен, так спой же последнюю.
– Трудно петь в этот горестный час, о царица! – ответила Хармиона, но все же подошла к арфе и запела тихим, мелодичным голосом плач по возлюбленной сладкоголосого сирийца Мелеагра:
Моя возлюбленная умерла!
Померкло звездное сияние.
Соленым водопадом слез
Умоюсь я в своих страданиях.
Ушла ты утренней звездой,
Пустым навек оставив небо.
Мне не забыть те дни с тобой,
Когда любви я счастье ведал.
А песни горести полны.
О боги, дайте силы!
Полыни горькой вьет узор
Грусть у твоей могилы.
Цветенье трав и пенье птиц
С собою унесла ты,
Оставив равнодушье лиц
И тягостность утраты.
В твоих ресницах спит печаль,
И молчаливы губы.
А в волосах блестит роса.
Померкло мое чудо!
Была ты светом райских звезд,
Прекраснейшим цветком.
Лелей любовь мою, Земля,
Храни забвенья сон![31]
Последние звуки музыки стихли, песня эта была такой нежной и печальной, что Ирас заплакала, и даже в гордых глазах Клеопатры заблестели слезы. И лишь я не плакал, ибо мои слезы давно иссякли.
– Грустна твоя песня, Хармиона, – произнесла царица. – Но, как ты сказала, сейчас горестный час, и твой плач уместен. Когда я умру, спой мне эту песню еще раз, Хармиона, спой надо мной. Но настала пора проститься с музыкой и сделать последний шаг, не будем заставлять смерть ждать. Олимпий, возьми этот пергамент и запиши то, что я сейчас скажу.
Я взял пергамент, тростниковое перо и написал по-латыни:
«Клеопатра приветствует Октавиана.
Наконец наступил тот час, когда мы решили больше не продолжать нести груз постигших нас бед, настала пора расстаться с телесной оболочкой и уйти в мир забвения, туда, где нет памяти о прошлом. Ты победил – возьми добычу, которая принадлежит тебе по праву. Но Клеопатра не пойдет за твоей колесницей, когда ты будешь шествовать с триумфом, к чему сейчас готовится Рим. Когда потеряно все, нужно самим идти до конца. В пустыне одинокого отчаяния мужественные обретают решимость. Клеопатра не уступала в своем величии духа Антонию, и пусть ее слава не преуменьшит бесславный конец. Рабы согласны жить, продлевая унижения, но цари гордо входят через ворота унижения в чертог Смерти. Царица Египта об одном лишь просит: позволь положить ее рядом с Антонием. Прощай!»
Дописав, я запечатал послание, и Клеопатра велела мне найти гонца и отправить письмо Октавиану. Я пошел выполнять ее поручение и у двери Мавзолея подозвал одного из солдат и, дав ему несколько монет, поручил отнести письмо Октавиану. Потом я вернулся. Все три женщины молча стояли в комнате. Клеопатра держала за руку Ирас, Хармиона смотрела на них со стороны.
– Если ты действительно решилась покончить со всем, о царица, поспеши, ибо скоро Октавиан получит твое письмо и пришлет сюда своих слуг. – Я достал фиал с прозрачным, как вода, смертоносным зельем и поставил его на стол.
Клеопатра взяла его и стала рассматривать.
– А выглядит так невинно! Никогда не заподозришь… – задумчиво произнесла она. – Но в этом сосуде заключена моя смерть. Как странно…
– Да, царица, этого хватит, чтобы убить еще десятерых. Все пить не нужно. Достаточно нескольких капель.
– Я боюсь, – прошептала она. – А вдруг смерть не будет безболезненной и мне придется мучиться? На моих глазах умирало от яда множество людей, и ни один не умер легко. А некоторые даже… Ах, мне страшно об этом думать!
– Не бойся! Я хорошо знаю свое дело. Но, еcли тебе страшно, выбрось яд и продолжай жить. Быть может, в Риме ты еще можешь обрести счастье. Да, в Риме, по улицам которого тебе предстоит пройти в триумфе Октавиана под хохот жестоких римлянок, который заглушит звон золотых цепей.
– Нет, я умру, Олимпий! Ох, если бы кто-нибудь указал мне путь!
Ирас отпустила ее руку и ступила вперед на шаг.
– Дай мне свое зелье, лекарь, – сказала она. – Я пойду первой и встречу свою царицу.
– Как пожелаешь, – ответил я. – Ты сама выбрала свою судьбу. – И я отлил из фиала несколько капель в маленький золотой кубок.
Она подняла кубок, низко поклонилась Клеопатре, подошла к ней и поцеловала в лоб. Потом она поцеловала Хармиону и тотчас, не произнеся молитвы, ибо была гречанка, выпила яд. Она успела лишь поднести руку к голове, после чего упала на пол и умерла.
– Теперь ты видишь, – произнес я в наступившей тишине, – как действует яд: смерть наступает быстро.
– Да, Олимпий, ты изготовил совершенный яд. Я хочу пить, наполни чашу, чтобы Ирас не ждала меня долго у ворот царства Осириса, ей там одиноко!
Я снова налил зелье в кубок, но, когда ополаскивал его, незаметно подмешал в яд немного воды, ибо я не хотел, чтобы она умерла, не узнав, кто я.
И тогда царственная Клеопатра, приняв у меня кубок, обратила свои прекрасные глаза к небу и стала громко говорить:
– О вы, боги Египта, покинувшие меня, я не стану вам молиться, ибо вы остались глухи к моим стенаниям и не увидели моего горя и моих слез. И потому я взываю к последнему другу, которого боги, уходя, оставляют беспомощному человеку. Прилети, Смерть, осеняющая своими сумеречными крыльями весь мир, услышь меня! Приди ко мне, о царица царей, десницею своей уравнивающая владык и рабов и священным дыханием своим уносящая нас из земного ада. Укрой меня там, где не дуют ветры и вода останавливает бег, где не бывает войн и куда не добраться легионам Октавиана! Забери меня в новое царство и сделай царицей в стране Покоя! Ты мой властелин, о Смерть, поцелуй меня! Моя Душа сейчас рождается заново. Смотри, вот она, новорожденная, стоит на краю Времен! Сейчас… Сейчас… Уходи, прощай, Жизнь! Приди, Вечный Сон! Приди ко мне, Антоний!
И, посмотрев еще раз на небо, она выпила яд и бросила кубок на пол.
И вот тут наконец настал миг отмщения, миг, которого я столько лет ждал, миг мести разгневанных богов, миг исполнения проклятия Менкаура, обрушившегося на ту, кто совершил кощунство.
