Багдан Сушинский - Путь воина
— Хватит, ваша ясновельможность, — негромко, вздрагивая от страха и боли, ответил пленный. Теперь он был сама покорность. Но не Потоцкому говорить ему о судьбе, от которой самому командующему не сбежать из лагеря ни с тремя, ни с десятью сотнями отборнейших драгун. — Я свое отпил.
— Мы не враги. Ты ведь не татарин какой-нибудь и не турок. Обычный подданный Его Королевского Величества. Или уже не подданный?
— Подданный, ваша графская ясновельможность, — смиренно подтвердил Галаган, покаянно икнув, но тотчас же прикрыв рот ладонью, чтобы не раздражать Потоцкого.
— И в реестре, наверное, состоял?
— Под Хотином сражался, ваша графская ясновельможность. Под командованием его светлости коронного гетмана Ходкевича, Царство ему Небесное. Господин Ходкевич лично благодарил меня за храбрость.
Потоцкий откинулся на спинку кресла и вопросительно взглянул вначале на Калиновского, затем на Корецкого, Чеславского, Ядвинского, как бы спрашивая: «Ну что, стоит ему верить»? Ни один из них не ответил гетману ни словом, ни взглядом. Все впились глазами в казака словно разуверившееся племя — в лик невесть откуда явившегося им мессии.
— Слово шляхтича, что ты будешь отпущен, если честно расскажешь нам о том, что происходит в лагере этого предателя короны Хмельницкого. Тебе, как казаку, сражавшемуся под хоругвями гетмана Ходкевича, мы прощаем все твои прегрешения перед королем и верой. Вы подтверждаете мои слова, господа? — обратился граф к офицерам.
— Подтверждаем, — зло, неохотно подтвердили те. Но подтвердили все. Галаган с преувеличенной надеждой во взгляде наблюдал за ними, отлично понимая при этом, что слова своего они не сдержат.
— Так сколько сейчас войска у Хмельницкого?
Галаган замялся, пожал плечами, прокашлялся…
— Так ведь точной цифры, ваша графская ясновельможность, не знаю. Я — простой казак, хоть и служил в сотне, которая охраняет гетмана.
— Видим, что не полковник, — прервал его коронный гетман. — Но служил все-таки в охранной сотне, поэтому хотя бы приблизительно. Ну?!
— Да как сказать… Позавчера слышал, как сотники говорили промеж собой, что нас вроде бы тысяч тридцать уже и что с таким войском можно штурмовать ляхов… Нижайше прошу прощения, поляков. Просто они так говорили.
Гетманы многозначительно переглянулись.
— Не пугайся, говори так, как слышал, — попытался успокоить его Потоцкий.
— Но в тот же день, — продолжал Галаган, — из Запорожья подошли еще две сотни запорожцев. Да из-под Умани какой-то атаман привел отряд в две с половиной тысячи. Вчера тоже прибилось к нам три или четыре отряда. Небольшие, правда, всего тысячи по полторы каждый…
— Ну и сколько же всего сабель может быть сейчас у Хмельницкого? — кончилось терпение у Калиновского.
— Пока немного, думаю, тысяч за сорок. Но слышал, что сегодня еще должны прибыть два полка с левого берега Днепра, откуда-то с Полтавщины. А еще может вернуться сотня запорожцев, которая приведет с собой полк донских казаков. О дончаках в лагере много говорили. Может, и врали, ваша графская ясновельможность. Это если бы вы полковника Ганжу или Кривоноса захватили, те лучше знают. Потому что каждый день принимают новые отряды и указывают, где им разбивать лагерь.
Потоцкий и Калиновский вновь переглянулись, и оба основательно помрачнели.
Казаку можно было и не доверять, но только что они сами стали свидетелями того, что к лагерю Хмельницкого прибыло новое большое пополнение. Вполне возможно, что это и есть те два полка с Полтавщины и донские казаки, успевшие соединиться с сечевиками.
— Сколько же сейчас татар? Только правду, собачий ты сын, правду!
— Да немного их, — пренебрежительно махнул рукой пленник. — Слышал, что полковник наш Кривонос проклинал и Тугай-бея, и хана. Они обещали, что приведут с собой тысяч шестьдесят. Но только где они, эти шестьдесят тысяч?
— Шестьдесят?! — переспросил князь Корецкий, наиболее рослый и статный из всех присутствовавших здесь. Он держался особняком. Облачен был в мощную французскую кирасу со всеми полагающимися для боя металлическими наплечниками и латами. — Тогда сколько же их сейчас?
— Слышал, как, ругая хана, Кривонос говорил, что татар прибыло очень мало. Потому и штурмовать вас не начинают.
— Так сколько же, сколько?! — не сдержался Корецкий. — Какую численность он называл?
— Да всего что-то около пятнадцати тысяч. Разве это войско?
— Около пятнадцати?! — недовольным жестом упредил князя Корецкого коронный гетман. — Ты точно слышал, что пятнадцать? Или опять пройтись по тебе каленым железом?
— Не пятнадцать, он гневался, что меньше, около пятнадцати. Так я слышал, так и говорю. Я ведь не говорю, что пятнадцать, — зачастил Галаган, приложив обожженную руку к груди. Через каленое железо он уже прошел. И сейчас польские генералы могли лишь удивляться той стойкости, с которой он до сих пор держался.
— Но мне же говорили, что татар не больше шести тысяч? Ротмистр Радзиевский, где вы там?!
— Здесь, господин коронный гетман.
— Ведь это же вы докладывали, что татар не более шести тысяч.
— Точно подсчитать их невозможно. Но в первый день приблизительно столько их и было. Это подтвердил пленный татарин.
— К черту вашего пленного татарина!
— Но кто знает, может, этот казак лжет? И потом ведь к лагерю Тугай-бея несколько раз подходило подкрепление.
— Так что ты, ирод, хочешь сказать, — вновь обратился коронный гетман к Галагану, — что сюда, под Корсунь, уже прибыл со своим войском крымский хан?
— Если бы прибыл… — развел руками Галаган и вновь потянулся к стоявшей у его ног кружке с остатками водки. — Если бы он прибыл, Хмельницкий уже взял бы ваш лагерь. Были только гонцы от него.
— Ну и что? Ну, были гонцы, были… — нервно подгонял его Потоцкий, видя, что Галаган блаженно припал к «святому источнику».
Один из офицеров, которые допрашивали казака, метнулся к нему и попытался выбить кружку из рук, но Галаган успел отвести ее в сторону, прошипев: «Дай напиться, нехристь!» и вновь приложился к кружке.
— Гонцы передали Хмельницкому какие-то подарки, — довольно крякнул он, вытирая рот рукавом. — Что именно было в этих ларцах, не знаю, потому что не заглядывал. А сотню татарских лошадей, которых тоже гетману подарили, своими глазами видел, потому что своим кнутом в табун их загонял. Правда, лошадки эти неказистые, такие, что уважающий себя казак постесняется седлать их…
— Не томи душу, сволочь! Где сейчас хан? — с оголенной саблей пошел на пленного Корецкий.
