Понсон дю Террайль - Любовные похождения Лимузена
Она была незначительна.
Полит сделал себе маленькую перевязку и затем, вспомнив об оставленной им Ирландке и ее сыне, сказал Паулине:
— Вы настолько же добры, насколько хороши, и, вероятно, настолько же храбры?
— Когда нужно, — ответила покрасневшая Паулина.
— Пойдемте со мной в дом Шаппаро, мне нужно еще спасти ребенка, осужденного, может быть, на голодную смерть.
Она посмотрела на него с ужасом. Тогда он рассказал ей всю историю, которая произошла с Ирландкой и ее сыном. Она обняла его и сказала:
— О, как вы добры! Я непременно пойду вместе с вами, хотя это немного и опасно.
Так как Полит знал, где находятся ключи, то они без всяких препятствий вошли во двор.
Шаппаро еще не приходил.
Погреб был отворен, они вошли в него, затем Полит вынул из досок ключ от второго подземелья и открыл его.
Ребенок все еще стонал.
Полит развязал его, и Паулина взяла его на руки.
— Бедняжка! — прошептала она.
При звуке нежного голоса ребенок как будто понял, что его освобождают, и крепко прижался к молодой прачке.
Четверть часа спустя Ральф был уже в объятиях своей матери.
Но силы Полита тут изменили ему, и он упал без чувств перед растерявшеюся матерью.
Вернемся теперь к Шаппаро.
Где он провел всю ночь — неизвестно.
Только на рассвете мы могли бы его встретить в Лионской улице.
Он, будучи уверен, что его разыскивает полиция, хотел уехать из Парижа, но опоздал на поезд.
Он вернулся обратно и начал бродить по кабакам с целью, не услышит ли чего-нибудь про убийство?
Пройдя таким образом порядочное количество кабаков, он везде выпивал и в конце концов совершенно напился.
Хмель придал ему храбрости, и он даже решился идти на то место, где было совершено преступление, посмотреть, нет ли следов.
Но так как в эту ночь шел дождь, то поэтому не осталось и следов крови.
Затем угольщик решился идти домой.
Проходя мимо прачечной, он посмотрел в окно.
Паулина стояла за работой, как будто ни в чем не бывало.
Он отворил калитку и подумал про себя:
— Уж не удалось ли им освободить ребенка? — подумал он. — А может быть, сэру Джеймсу понадобился ребенок и он проник в дом, не дождавшись меня, да, впрочем, может быть, ребенок еще и там.
Но каково же было его удивление, когда он спустился в подвал: дверь подземелья была отперта, а ребенок исчез.
Он зарычал от бешенства.
Шаппаро понял, что сэр Джеймс приходил за ребенком и увез его.
Но, кроме верной потери денег, его еще беспокоила другая мысль: умер ли Полит или он жив, потому что про него не было никаких слухов.
Но, наконец, и эта мысль перестала его беспокоить; он провел этот день так, как и всегда, и заснул спокойным сном.
Вдруг ночью, в три часа, к нему кто-то постучался.
— Ну, теперь я уже попался, — проговорил Шаппаро.
— Кто там? — спросил он взволнованным голосом.
— Жан-мясник.
Шаппаро вздохнул свободнее.
— Я пришел за Ирландкой с сыном, — проговорил он, когда угольщик отворил ему дверь.
— Какую… Ирландку… я… ничего не знаю. Жан был не один, за ним шел Мармузэ.
— Слушай, — проговорил последний, — если ты мне не покажешь, где мать с сыном, то я тебе одним выстрелом размозжу голову, а если отдашь, то все эти деньги, которые ты видишь, — твои, — и он высыпал на стол несколько тысяч франков.
Страсть к деньгам взяла верх, и Шаппаро сказал:
— Ребенка сэр Джеймс у меня украл, не заплатив денег, которые должен был мне дать за него… Мать же я убил.
— Куда же ты ее дел? — спросил Мармузэ хладнокровно.
— Я утопил ее здесь, в цистерне, — и он приподнял доску.
— Здесь никого и ничего нет, кроме лестницы, — сказал Мармузэ.
— Лестницы?
— Да.
Шаппаро подошел и вытащил лестницу, на ней был вырезан знак колесника.
— А! — проговорил он. — Теперь я понимаю все, это мой сосед Полит, которого я ранил в эту ночь, должно быть, освободил их.
И он начал рассказывать им все свои происшествия с того времени, как к нему сэр Джеймс принес ребенка, и до того, как он ранил Полита, и под конец сказал:
— Теперь я совершенно убежден, что это Полит спас их.
Только он успел закончить рассказ, как послышался стук в дверь.
— Именем закона, отворите, — проговорил чей-то голос.
Шаппаро вскрикнул, и волосы поднялись дыбом на его голове.
Кто же это приказывал отворить дверь именем закона?
Конечно, не кто иной, как полицейский комиссар, и мы сейчас же увидим, каким образом до него дошло известие о преступлении.
«Виновником» этого был Полит, явившийся к нему с таким ясным и точным изложением дела, что комиссар ни на минуту не задумался в справедливости его показаний.
Вследствие этого он и отдал необходимые распоряжения.
С этой минуты Шаппаро находился под наблюдением полиции.
Полит просил произвести его арест ночью, чтобы не компрометировать огласкою Паулину, на которой он хотел жениться.
Таким образом полиция накрыла Шаппаро в то время, когда он наивно рассказывал Мармузэ свои похождения.
Шаппаро весь задрожал и поднял умоляющий взгляд на двух людей, которых он уже считал своими сообщниками.
Но Мармузэ мгновенно переменил тон.
— Ну, надеюсь, — сказал он, — что ты не станешь ждать, пока они выломают дверь, а пойдешь и сам отворишь.
— Но, — проговорил Шаппаро, — меня арестуют.
— Вероятно.
— Спасите меня! Мармузэ засмеялся.
— Не мы известили полицию, милый мой, — сказал он, — так как мы имеем обыкновение обделывать свои дела без ее помощи, но раз уже другой тебя выдал и жандармы пришли за тобой, то уж мы, конечно, не станем сопротивляться им.
В это время стук в дверь опять повторился, тогда Жан-мясник отворил дверь.
Вошел комиссар в сопровождении двух полицейских агентов и Полита.
Он арестовал Шаппаро и спросил Мармузэ и Жана, кто они такие.
— Меня зовут Жан… я мясник с Телеграфной улицы.
— А я, — добавил Мармузэ, подавая свою визитную карточку, — помещик Пейтавен, живу в улице Обер, № 1.
— А! Но зачем же вы, господа, теперь здесь?
— Мы пришли вытребовать от него женщину, на жизнь которой он покушался, и ребенка, которого он содержал в подвале.
— Успокойтесь, сударь, — ответил ему Полит, — мать и ребенок совершенно здоровы и находятся в безопасном месте.
Угольщик чувствовал свою верную гибель и потерял всю свою дикую энергию.
Его геркулесовская сила должна была уступить.
Тогда он посмотрел на Полита с выражением дикой ненависти и проворчал:
— Мы еще встретимся с тобой, если только моя голова останется на плечах.
Час спустя Мармузэ, Милон, Шокинг и Жан-мясник собрались на чердаке, служившем приютом Ирландке и ее сыну.
