Евгений Санин - Сон после полуночи (Клавдий)
…И сказал Ромул, дав своему народу законы, на которых во все времена покоилось затем могущество Римского государства:
Слушайте меня, жители славного Рима! Я основал для вас этот город и сам провел плугом священную черту, очертившую его границы!
Да, это так! — дружно ответила ему толпа.
— Я превратил новый город в крепость, сделав его единственным местом на земле, где можно не опасаться за свою жизнь!
— Да! — повторила толпа, с восхищением взирая на царя, окруженного свитой из двенадцати ликторов, которых Ромул завел себе по этрусскому обычаю. В руках каждого ликтора была фасция — связанный кожаными ремнями пучок прутьев с воткнутой в него секирой. И все эти ликторы по первому слову царя готовы были высечь прутьями виновного, а то и отрубить ему голову.
Но как ни грозен был вид такой охраны, римляне откровенно любовались Рому лом и во всеуслышанье сравнивали его с вождями своих прежних племен:
— Наш царь куда как величественней правителя моего бывшего города!
— Что твоего?! Его трон выше и богаче тронов всех соседних царей!
— А пурпурный плащ и сапожки будут, пожалуй, понарядней, чем даже у владыки самой Этрурии!
С улыбкой слушал эти слова Ромул. Не случайно повелел он изготовить себе такой роскошный плащ, красные сапоги и позолоченный трон. Не случайно рядом с ним стояли ликторы. Понимая, что для неотесанного люда его законы станут святыми лишь тогда, когда сам он внешними знаками власти внушит к себе почтение, Ромул стал держаться с необычайной важностью и перенял многое из обычаев соседей, особенно этрусских царей. Не было случайностью и то, что Ромул выбрал местом схода высокий холм за городскими воротами. Во-первых, ему хотелось, чтобы народ воочию убедился, как много сделал он для него, построив такую крепость. А во-вторых, то, что он собирался сказать, не предназначалось для ушей немногочисленных римских женщин, оставшихся в городе.
И продолжил он, подняв руку в знак тишины:
— Я создал основу могущества этого города, собрав в нем вас — самых сильных и смелых мужей окрестных племен. Я придал этой силе мудрость, учредив сенат из ста самых достойных старейшин, которых вы по оказанной им чести зовете отцами, и потомков которых дети детей ваших будут звать патрициями![15]
— Да! Да! — подтвердила толпа.
— Я разделил вас на отряды по три тысячи пехотинцев и триста всадников, назвав их легионами, и теперь мы столь сильны, что в состоянии воевать с любым из соседних городов!
— Да! Да! Да! — восторженно завопила толпа, и самые отчаянные горожане уже стали призывать царя к походу на ближайшего соседа.
— Но! — снова поднял руку Ромул. Его голос сделался печальным. — Одно тревожит меня, вашего царя. Как ни велико могущество Рима, но срок ему — лишь человеческий век, потому что женщин в нашем городе мало, а брачных связей с соседями не существует. На все наши предложения они отвечают, что не собираются родниться с народом, основу которого составляют их бывшие рабы и преступники. А вот, что сказали нашему последнему послу, прибывшему из самого отдаленного от нас города Италии…
Ромул дал знак измученному долгой дорогой гонцу говорить, и тот, опустив голову, пробормотал в мертвой тишине:
— Они спросили, отчего бы нам не открыть убежище для падших женщин, добавив, что такое супружество было бы нам как раз под стать…
Последние слова гонца утонули в реве возмущенных голосов. Теперь уже все римляне, как один, умоляли, просили, требовали вести их скорее войной на соседей, чтобы наказать тех за нанесенное оскорбление.
— Да, мы отомстим! — перекрывая шум, прокричал Ромул. — Но сначала ответьте мне, зачем вам мертвые тела убитых мужчин, когда каждому из вас нужны живые, податливые женщины?
— Но где нам теперь их взять? Как?! — завопили римляне.
Очень просто — заманить под благовидным предлогом в Рим и здесь, под прикрытием этих стен отнять у надменных отцов! — хитро улыбнулся Ромул. — Вот и получится, что мы отомстим, но с большей выгодой для себя! И для этого сегодня же разошлем во все концы послов не с объявлением войны — повоевать мы всегда успеем! — а с вестью, что в нашем городе, скажем, найден зарытый алтарь бога…
— Нептуна! — подсказал из толпы одноглазый мужчина и жадно облизнулся: — Это самый почитаемый бог приморских городов, а женщины, рожденные у моря, гибки и блестящи, как дельфины!
— Да будет так! — согласился Ромул. — И помните, как только я подам вам знак, не зевайте: хватайте себе подходящих жен и творите с ними свое потомство!
…В назначенный день отовсюду к Риму потянулись бесконечные вереницы гостей.
Одних влекло сюда желание воздать почет любимому богу, других — страсть к пышным зрелищам, неважно в чью честь, были бы только игры да конные ристанища.
Третьих — и таковых было большинство — повело в дорогу любопытство своими глазами увидеть новый город, о котором ходили невероятные слухи.
Особенно много оказалось на празднике сабинян. Путь до Рима для них был столь близким и необременительным, что все это многочисленное племя явилось с женами и детьми. Их радушно приглашали в дома, где они, рассмотрев расположение города, его стены и богатые здания, дивились, как быстро выросло римское государство.
И вот, в самый разгар праздника, когда все внимание гостей было поглощено конными состязаниями, Ромул неожиданно поднялся с трона, свернул свой плащ и снова накинул его на плечи.
При виде этого условного сигнала римляне, не спускавшие глаз со своего царя, с торжествующими возгласами бросились на сабинянок и женщин других племен. Они хватали всех без разбора, какая кому попадется и волокли за собой. Лишь самых юных и особенно красивых простолюдины тащили в богатые дома, где их уже поджидали виднейшие из отцов-сенаторов…
Страх положил конец играм. Родители девиц бежали из Рима, проклиная преступников, поправших закон гостеприимства, и взывая к богу, на чье празднество их так коварно заманили.
Много городов объявили войну Риму, но поодиночке все они были без особого труда разбиты легионами Ромула. Оставались одни сабиняне. И так как их царь Тит Таций стал принимать в свое войско всех мужей, обиженных во время праздника, битва с ближайшими соседями грозила римлянам серьезными последствиями.
