Жан Оливье - Викинги и индейцы
В двухстах шагах от них Гверн понукал беотуков.
— Рунн, мужайся! Эйрик Рыжий сейчас в Кросснессе, с помощью Тюркера он сумеет нас разыскать.
Ирландец не ответил. Он машинально запускал свои потрескавшиеся от мороза руки в кучу трески. Лейф посмотрел на серое море, затем на горизонт над сушей. На возвышавшихся над берегом холмах лежал трехдневный, по меньшей мере, снег, скрывая очертания предметов. Рассыпанные по склонам куски гладких скал, колючие кустарники с изогнутыми корнями, исчезли, и пейзаж между крутыми скатами и морем вновь облачился в холодное сверкающее единообразие. Оба мыса на оконечностях косы, которую бретонцы называли Стокфиш' Абер, походили на исландские утесы.
Каким далеким сейчас казался утес Борфьорда над поселком Эйрарбакки! И сколько событий произошло за эти два года: отплытие из Исландии, новое поселение в Гренландии, рискованное плавание «Большого змея», наконец, Винеланд… А как изменился он сам. В семнадцать лет викинг — уже мужчина. Выпуклая грудь — броня из мускулов и широкие плечи, как у дяди Бьярни. Он метал копье дальше всех, не считая Эйрика, и не знал себе равных в плавании. Лейф провел рукой по своему лицу, точно хотел удостовериться, что этот продолжавшийся уже с полмесяца плен не сказался на нем. Он ощупал крупно очерченные скулы, широкий подбородок, хорошо вылепленный нос, щеки, где уже пробивалась щетина… И остался доволен… Его одолевала усталость, но силы не убыли. Видит Тор, недолго будет он рабом у этих хвастливых и диких гэлов. Он все равно улизнет от них, как бы бдительно его ни сторожили. Но ему претила мысль просто убежать, не отомстив за убийство товарищей, поджог Кросснесса, унижения и полученные удары. Да и куда пойдешь на этом незнакомом острове, где живут тупоумные скрелинги, столь непохожие на Виннета-ка и людей с Большой Земли?
Он расплачивался за собственную глупость, за то, что открыл свой дом этим негодяям. Он должен достойно отвоевать свободу, стерпеть оскорбление, чтобы можно было вновь появиться в Кросснессе перед женой и маленьким Эйриком с высокоподнятой головой. Он вновь обретет своих товарищей, Эйрика, дядю Бьярни, а также брата Скьольда, которого он оставил за год до этого. Может быть, они плывут к нему… Прекрасен станет час, когда они высадятся! Норманнские мечи ударят о щиты, полетят в цель копья! Он клянется именем Тора, дротикам и пикам гэлов не устоять перед оружием викингов. Да, этот час будет сладок…
Внезапно кровь свободнее потекла по его жилам. Пощипывания мороза показались ему лаской. Пока ветер гонит перед собой такие вихри, кораблям гэлов не выйти в море, и все эти выигранные дни позволят Эйрику и дяде Бьярни вмешаться, если Тору было угодно, чтобы они прибыли в Винеланд целы и невредимы… Он вызывающе рассмеялся. Удивленный Рунн поднял голову.
— Осторожнее, Лейф… Осторожнее!
Предупреждение Ирландца пришло слишком поздно. С расстояния шести шагов Гверн взмахнул рукой. Длинный кожаный кнут стегнул Лейфа по лицу, и тут же его пронзила невыносимая боль, вонзаясь сотнями корней в его щеки, виски, челюсти, осколками кремня разлетаясь в мозгу. Множество белых точек заплясали у него перед глазами. Лейфу показалось, что голова его разрывается. Но так же быстро боль сменилась гневом, свирепая ярость хлынула от живота к груди, как волной поднимала его и удесятеряла его силы. Он ничего больше не чувствовал, кроме этой высвободившейся ненависти.
— Жалкий кривоногий пес!
Угрюмый, с перекошенным ртом, Гверн, прочно стоя на своих приземистых лапах, упивался гневом пленника. Он как бы шумно вдыхал его широко раскрытыми ноздрями. Он оценивал его по достоинству, судил о нем как знаток. Гверну не было равных в укрощении быков, и он судил о человеческих инстинктах по инстинктам разъяренных диких зверей. Он знал, что терпение Лейфа лопнет, знал, в какой момент оно лопнет! Он чуть сильнее сжал в кулаке костяную рукоятку кнута и мягким движением кисти заставил слегка колыхаться узкую полоску кожи. Глаза его сузились, превратившись в две металлические нити, а его челюсти задрожали. Он испытывал редкое наслаждение, унижая и укрощая этого прекрасного сильного юношу. С кнутом в руке он не боялся никого на свете… Он уже не был тем Гверном Кривым, Гверном с вывернутыми стопами, над которым подшучивали товарищи, когда от морской качки пробуждался его недуг и он испытывал страшные муки.
Лейф ничего не видел. Сжав кулаки, он рванулся вперед.
— Собачье отродье! Кривоногий!
Кнут стянул ему щиколотки. Он упал на клейкие рыбины. Вкус крови у него на губах смешался с густым затхлым запахом рыбы. Лейф почувствовал на лице прикосновение рыбьей чешуи. Он поднялся. Кнут хлестнул его по шее, и Лейф почувствовал, как на ней лопнула кожа. Он опустился на колени.
Ошарашенные Рунн и беотуки наблюдали за происходящим.
Кнут ударил его снова, обернулся вокруг него. Десять кожаных колец вонзились одновременно в его плоть, но боли он не чувствовал. В нем кипела ярость. Она завладела им полностью, и Лейф слышал лишь ее зов. «Иди, иди, — говорила она ему. — Схвати этого кривого своими руками и сотри его в пыль». Но кнут, объединившись с болезненной ненавистью Гверна Кривого, был тоже чем-то живым…
Десять раз Лейф вставал на колени, и десять раз кнут валил его на землю. Над Лейфом кружила пелена в форме паруса викингов, пересеченного широкими алыми полосами. Но, может быть, это была всего лишь пелена предсмертных мгновений, окрашенная туманившей ему зрение кровью.
Он слышал и отдельные смешки. Присутствовавшие на берегу гэлы радовались его агонии и хлопками приветствовали подвиг Гверна. И смех этот не давал Лейфу погрузиться в небытие. Что-то в нем не хотело умирать — это была засевшая в его теле стойкая ненависть. Он захотел оскорбить Гверна и оказался слабее. «Что мне делать? Что мне делать, чтобы не признать себя побежденным?»
И этот узел живучей, упрямой силы, в которую превратилась его ненависть, подсказал ему схитрить. Он сполз всем телом на землю, изобразив полное бесчувствие. Кнут гулял по его плечам, бокам, ногам, отчего в нем вспыхивали всякий раз невыносимые мучения, но он терпел, стиснув зубы. Ветер ли, снег ли, кнут ли ожесточенно набрасывались на него, колотили по всему телу? Струйки крови или воды стекали по его спине за ворот кафтана из лосины? Он ничего не хотел знать. Он хотел одного — стать покорным слугой ненависти, полыхавшей в его теле. В Гверне воплотилось все зло, которое он должен был уничтожить, чтобы быть достойным своей расы. Эйрик Рыжий повел бы себя так же, он был в этом уверен…
Сгрудившиеся на берегу гэлы подзадоривали Гверна. Они были довольны, что их самый обделенный природой товарищ проучил этого викинга перед их рабами-беотуками. Они кричали, смеялись, звали своих, тех, кто находился в пещерах. Круглая лодка, сновавшая взад и вперед между стоявшими на якоре судами и грудами рыбы на берегу, возвращалась к берегу, загруженная людьми, спешившими насладиться зрелищем до того, как наступит развязка.
