Макс Пембертон - Беатриса в Венеции
К ступеням лестницы, около которой он стоял, подъехала гондола, и при свете факела, мелькнувшего на одну секунду, он увидел смеющееся личико девушки, бросившей ему белую розу в ресторане Флориана.
Он удивился тому, как быстро рассеялись все его подозрения и мрачные мысли при виде этой веселой фигурки, и, недолго думая, он спустился вниз к воде и сел в гондолу. Девушка все еще продолжала смеяться, когда он уселся рядом с ней на скамье, и черные глаза ее лукаво сверкали и светились даже в темноте. Не говоря ни слова, оба они сидели молча рядом, пока гондола быстро плыла по темным водам канала и наконец решительно завернула к тому месту, где вдали виднелись купола церкви святого Захария. Тогда наконец Гастон заговорил со своей веселой соседкой.
— Мы, как видно, приближаемся к цели, синьорина, — сказал он.
— Да, синьор, каждое путешествие приближает всегда к цели.
— Но мне хотелось бы раньше узнать, в чем дело.
— Вы узнали уже все через белую розу, синьор.
— Язык белой розы незнаком мне, синьорина, хотя мне и знакома эта эмблема, так как я нахожусь тут рядом с вами, как видите, и нахожусь в вашем полном распоряжении. Не забудьте только, что вы видите жаждущего перед собой.
— Мужчины всегда чего-нибудь жаждут, синьор, и не позволяют нам забывать об этом.
— Я во всяком случае смиренно преклоняюсь перед вами, синьорина, и всецело вручаю свою судьбу в ваши руки.
— Я ценю это и поэтому направляю вас в дом, где цветут белые розы, синьор.
Она рассмеялась веселым, как бы победным смехом, который слегка покоробил Гастона, но он все же решил довести приключение до конца, каков бы ни был этот конец. Да к тому же они уже успели подъехать к дому, и гусар, подняв голову, увидел прямо перед собой двойные бронзовые двери, а позади них, так как они были полуотворены, виднелась мраморная лестница, покрытая пурпуровым ковром. Нечего и говорить, что он уже достаточно долго пробыл в Венеции, чтобы сразу понять, кому принадлежал этот дом. Это — дом «Духов», сказал он себе, и там, где-то в комнатах, его уже ожидает она, маркиза де Сан-Реми. Гастон не был бы мужчиной, если бы его не тронула честь, которую ему оказывала самая прелестная, самая влиятельная женщина всего города. Он положительно не мог выговорить слова от волнения, пока шел вверх по лестнице за лакеем, который поспешил закрыть за ним тяжелые бронзовые двери. Никогда не думал он, что интрига, завязавшаяся в церкви от безделья, могла кончиться для него, может быть, самым серьезным образом. Он не спрашивал себя уже больше, куда приведет его судьба, он думал только о том, что эта женщина, по-видимому, полюбила его, и он своею жизнью готов был защищать теперь ее честь.
Наверху его встретили еще два лакея, и наконец третий провел его в салон самой хозяйки дома. Гастон думал, что его примут в большой гостиной в нижнем этаже, как это предписывает обычай в Венеции, но в этом он ошибся, так как лакей повернул налево от лестницы (дурное предзнаменование) и, пройдя пустой и довольно длинный коридор, открыл тяжелую дверь в конце его и затем через вторую дверь ввел его в роскошно обставленное, уютное гнездышко, подобного которому гусар еще не видал на своем веку. Все здесь было французского производства, за исключением высоких хрустальных канделябров и хрусталя, расставленного на буфете, работы Беровиеро, некоторые из ваз были бесценны по своей редкости. Гастон смело мог вообразить, что он находится в одной из маленьких гостиных Версаля или Фонтенбло: так все здесь напоминало ему Францию. Каждая подробность отделки комнаты, чудные фрески на потолке и на стенах свидетельствовали в то же время, что хозяйка обладала не только тонким и изящным вкусом, но и большими средствами, которые могли удовлетворить ее потребности. Здесь, как и в зале внизу, горели везде восковые свечи, бросавшие мягкий свет на собранные тут сокровища, густые ковры заглушали шаги, и толстые драпри на окнах не допускали почти ни малейшего шума с улицы. Гастон, внимательно оглядевшись кругом, увидел, что посередине комнаты стоит накрытый стол, и крайне удивился тому, что на нем только один прибор: гостей здесь, по-видимому, не ждали. Удивленный этим, он обернулся к слуге и спросил:
— Ваша госпожа ожидает меня?
Молодой человек, к которому он обратился с этими словами, мало походил на лакея: его бледное лицо было очень осмысленно и красиво, манеры его были изысканны, и платье хорошо сшито и не похоже на ливрею.
— Ваше сиятельство ожидают. Прикажете подавать ужин?
— Дорогой мой, я пришел сюда не для того, чтобы ужинать, как вы легко себе это можете представить. Доложите маркизе, что я здесь и горю нетерпением предстать перед нею.
Молодой человек подошел к окну, задернул немного плотнее драпри и ответил:
— Я доложу ее сиятельству. А пока, ужин готов, и если... впрочем, вашему сиятельству стоит только позвонить.
Он жестом указал на шелковый шнур от звонка, висевший по левую сторону камина, и поставил стул к столу, затем, поправив одну из свечей, юноша направился к двери и еще раз повторил:
— Будьте здесь, как дома, ваше сиятельство.
— С большим удовольствием.
— Приказывайте нам, что угодно.
— Я уже сделал это, доложите своей госпоже, что я здесь.
Юноша поклонился и вышел из комнаты. Гастон, взволнованный немного подобной встречей, но уверенный, что он скоро увидит маркизу, принялся ходить взад и вперед по комнате, при чем изредка бросал критический взгляд на себя в одно из многочисленных зеркал, украшавших комнату. Отражение в нем каждый раз наполняло гордостью его сердце, так как действительно он обладал лицом, заставлявшим биться не одно женское сердце в Венеции, но до сих пор он не обращал на это никакого внимания, так как все мысли и помыслы его были обращены на то, как бы лучше исполнить миссию, возложенную на него Бонапартом. Ему только что исполнилось тридцать лет, и лицо его носило еще совершенно юношеский облик, между тем как его шелковистые светлые волосы (со времен революции косы были уже не в моде) красиво обрамляли его высокий белый лоб. Глаза его были почти так же темны, как у леди Беатрисы, и вообще, что уже было замечено многими, оба они походили несколько друг на друга, так что можно было принять их за сестру и брата. У обоих были открытые красивые лица, которые невольно возбуждали к себе доверие. Гусарская форма, которую носил Гастон, также прекрасно оттеняла его свежий цвет лица, а короткий плащ делал еще более широкими его могучие плечи и выказывал стройные сильные ноги, привыкшие к тяжелой походной жизни. Это был человек, которого нельзя было не заметить, и, не лишенный известного самолюбия, как и все мужчины, он с удовольствием смотрел на свое отражение в зеркале и все больше удивлялся тому, почему маркиза заставляет его ждать так долго. Так прошло полчаса, наконец ему надоело ждать, и он позвонил; немедленно вслед за звонком в комнату вошел опять тот же молодой человек.
