Густав Эмар - Курумилла
— Добро пожаловать, наконец-то он признал нужным установить нормальные отношения.
Дон Корнелио отправился передать часовым распоряжение графа, и скоро блестящая кавалькада во главе с генералом Гверреро въехала в ворота миссии.
Генерал был бледен, брови нахмурены, нетрудно было догадаться, что в глубине его сердца бушевала целая буря гнева, которую он сдерживал лишь с большим усилием.
Авантюристы, гордо закутавшись в лохмотья, расположились небольшими кучками в разных местах двора. Они с нескрываемым презрением смотрели на этих блестящих и разодетых, но в то же время пустых и тщеславных офицеров мексиканской армии.
Граф сделал несколько шагов навстречу гостю и элегантно приподнял шляпу.
— Добро пожаловать, генерал, — произнес он своим приятным голосом, — я счастлив видеть вас у себя.
Генерал не позаботился поднести даже пальца к своей украшенной султаном шляпе. Он быстрым движением остановил лошадь в двух шагах от графа и гневно воскликнул:
— Вы заперлись, точно в крепости, вокруг вашего лагеря стоят часовые и разъезжают патрули, как будто вы командуете настоящей армией.
Граф закусил губу, стараясь сдержать порыв негодования, и спокойно ответил:
— Генерал, мы на самой границе прерий, где наша безопасность зависит только от бдительности. Конечно, я не командую целой армией, но я отвечаю за жизнь людей, находящихся под моим началом. Прошу вас, генерал, сойти с коня, чтобы нам удобнее было обсудить вопросы, которые привели вас сюда.
— Я этого не сделаю, senor caballero, до тех пор, пока вы не объясните мне своего странного поведения.
Голубые глаза графа засверкали таким блеском, что генерал невольно отвернул голову.
Разговор происходил под открытым небом, в присутствии Французов, привлеченных прибытием гостей. Терпение авантюристов начинало истощаться, и глухой ропот слышался из их рядов. Граф одним жестом успокоил бурю. Мгновенно воцарилось гробовое молчание.
— Генерал, — заявил граф, стараясь быть сдержанным, — ваши слова чересчур суровы. С самого прибытия в Мексику я поступал так лояльно, что ваше отношение кажется мне очень несправедливым.
— Все это вздор, сеньор! — возбужденно вскричал генерал. — Французы любят льстить, когда нужно ввести в заблуждение. Но я сумею заставить вас говорить правду. Потрудитесь оставить свои увертки.
Граф выпрямился, щеки его покрылись лихорадочной бледностью. Надев шляпу, он негодующе посмотрел на генерала.
— Я ставлю вам на вид, дон Себастьян Гверреро, — сказал он, с трудом сдерживая свое волнение, — что вы не ответили на мой поклон и позволяете себе неуместные выражения в разговоре с дворянином не менее знатного происхождения, чем вы сами. Неужели этого требует та учтивость, которой так кичатся мексиканцы. Прошу вас, кабальеро, перейти прямо к делу и напрямик сказать мне, чего должны мы ждать от вашей вероломной политики.
На какое-то мгновение генерал совершенно опешил от этой резкой тирады, затем оправился и, приподняв свою шляпу, изящно поклонился графу.
— Извините меня, сеньор, — сказал он, до неузнаваемости меняя тон, — я искренне сожалею о своих словах, которые вырвались у меня почти против воли.
Граф презрительно улыбнулся.
— Я удовлетворен вашим извинением, мсье, — сказал он. При слове «извинение» генерал вздрогнул.
— Где вам будет угодно выслушать от меня распоряжения правительства?
— Здесь же, мсье, я не имею нужды ничего скрывать от своих товарищей.
Генерал, видимо озадаченный словами графа, слез с коня, дамы и офицеры, приехавшие вместе с ним, сделали то же самое. Только конвой генерала по-прежнему оставался на лошадях, высоко подняв оружие и тесно сомкнув ряды.
По приказанию дона Луи на двор вынесли столы, их сейчас же уставили всякого рода закусками, французские офицеры с самой изысканной любезностью пригласили гостей подкрепиться с дороги.
Генерал и граф расположились в креслах, поставленных у входа в церковь миссии, у стола, на котором была разложена бумага с чернилами и перьями.
Долго никто из них не прерывал молчания. Очевидно, ни тот, ни другой не хотели говорить первым. Наконец генерал решился начать беседу.
— О! — заметил он. — У вас с собой тут целая артиллерия.
— А раньше вы этого не знали, генерал?
— Я? Право, нет.
Затем он насмешливо добавил:
— Уж не хотите ли вы преследовать с этими орудиями апачей?
— До сих пор не собирался, генерал, — сухо ответил Луи, — я еще и сам не знаю, для какой цели может послужить мне эта артиллерия, но я убежден, что в случае нужды она сослужит хорошую службу.
— Это угроза? — резко спросил генерал.
— Незачем угрожать, когда есть возможность действовать, — откровенно сказал граф. — Но теперь не стоит на этом останавливаться; не угодно ли вам известить меня о намерениях вашего правительства.
— Они для вас очень благоприятны, сеньор.
— Прежде чем согласиться с вами, я должен узнать, в чем они заключаются.
— Вот послание, которое мне поручено передать в ваши руки.
— А-а! Вы привезли с собой послание?
— Да.
— Я слушаю вас, кабальеро.
— Это послание не заключает в себе ничего неприятного для вас.
— Я в этом убежден. Посмотрим, как думает поступить со мной ваше правительство.
— Мне кажется, сеньор, что намерения правительства довольно сносны.
— Потрудитесь сообщить их, генерал.
— Senor conde, я явился сюда с целью своим присутствием ослабить неприятное впечатление, которое могут произвести на вас правительственные предложения.
— А-а, — произнес граф, — мне делают предложение, иными словами, мне хотят поставить условие, ведь это ближе к истине, не так ли?
— О граф, граф, как неверно истолковали вы мои слова!
— Извините, генерал, я не умею говорить на льстивом испанском языке, но тем не менее считаю своим долгом поблагодарить вас за то, что вы взяли на себя тяжелую обязанность передать мне правительственные предложения.
Генерал пришел в некоторое смущение от насмешливою тона, с которым граф произнес свои последние слова.
— Я ставлю вас в известность, генерал, что мой отряд почти достиг рудников. Таким образом, то двусмысленна положение, в которое я поставлен, наносит существенный ущерб моим интересам. До сих пор мне не удалось получить определенного ответа от вашего правительства, хотя я неоднократно посылал своих уполномоченных.
— Я все понимаю. Полковник Флорес, приезжавший от вас несколько дней тому назад, должен был выразить вам сожаление от моего имени, я страдаю не меньше вас. К несчастью, долг принуждает меня волей-неволей подчиниться распоряжению правительства.
