Коре Холт - Конунг. Изгои
…Вильяльма и раньше не мучили сомнения.
Рана его все еще кровоточила. На земляной пол капала кровь. Сверрир сказал:
— Ступай к Рагнфрид и попроси ее перевязать тебе рану. Но полностью ты никогда не исцелишься.
***На каменном крыльце кто-то стряхивал с себя снег, пришли новые люди. Первым вошел Йон из Сальтнеса, брат Сигурда и Вильяльма. Это был молодой, среднего роста воин, я часто видел на его бороде ледяные сосульки, а иногда и кровь. Разговаривал он мало. Из трех братьев он нравился мне меньше других. Наверное, из них он был самый выносливый, он искусно владел оружием и был сдержан в отношениях и с людьми и с конунгом. Но была в нем какая-то брюзгливость, из-за которой в его присутствии всем становилось не по себе. Йон должен был командовать всеми воинами, пока Сигурд не вернется от ярла Биргира.
Потом пришел Эйнар Мудрый, мой добрый отец, увезенный заложником из Киркьюбё людьми Эрлинга Кривого. Мой умный и веселый отец, толкователь снов, не всегда придерживающийся правды в своем нелегком искусстве, тоже бежал из Рэ. Он состарился, но еще хранил в себе огонь молодости, он был прочен, как медвежья шкура, и всегда улыбался тому, с кем говорил, да и всем остальным тоже. Я знаю, что он постоянно думал о нашем доме в Киркьюбё и о моей матери, фру Раннвейг. Знаю, что он тревожился обо мне. За его обычной веселостью скрывалась тревога.
Пришел и Хагбард Монетчик с сыном. Малыш постоянно сидел на плечах у отца, это была тяжелая обуза, но без этой обузы жизнь Хагбарда была бы еще тяжелей. Прозвище Монетчик прилипло к нему с тех пор, как в юности он был учеником монетчика при дворе конунга Магнуса в Бьёргюне. Хагбард бежал оттуда и уже до конца жизни следовал за конунгом Сверриром.
Монах Бернард из Тунсберга тоже пришел к нам и учтиво приветствовал всех присутствующих. Он сохранил добрые обычаи своей родины Нормандии. В монастыре Олава в Тунсберге он был аббатом строгого ордена премонстрантов. Каждый день по двенадцать часов он истязал себя, чтобы эта боль напоминала ему о страданиях Спасителя на кресте. Однако Бернард не стремился укрепить свою славу среди горожан, истязая себя на глазах у всех, — увы, он истязал себя в недоступном для чужих глаз помещении. Был у него и еще один недостаток: сомнения во всемогуществе Бога порой так сильно одолевали его, что он откладывал в сторону Священное писание и запирался у себя в келье, чтобы погрузиться в песни и предания своей родины, которые привез с собой в дубовом ларце. После конунга, Бернард был моим лучшим другом, пока смерть не забрала его. Он был красив лицом, слова и мысли его тоже были прекрасны. И он научил меня видеть дальше того, до чего Сверрир мог дотянуться мечом. Думаю, что и Сверрира он тоже научил видеть намного дальше.
Потом пришел Симон, священник из монастыря на Селье. Среди людей, взбунтовавшихся против ярла Эрлинга Кривого и его сына конунга Магнуса, он был один из самых суровых и хитрых. О Симоне я не могу сказать ни одного доброго слова. Когда мы оставались наедине, он нагонял на меня уныние, при людях я защищался от него молчанием. Во время наших многочисленных походов по стране мне иногда приходилось делить с ним постель. По утрам я чувствовал себя больным.
Пришел и рожечник Рэйольв из Рэ, умный, молодой, он сел в дальнем конце стола. Пришел и Кормилец — когда-то у него, как у всех, тоже было имя, но мало кто знал его, не знал его и я. Он был непревзойденный умелец во всем, что касалось приготовления пищи, огня и котлов, свой долг он видел в заполнении чужих желудков. Кормилец не принадлежал к берестеникам: на морозе он дрожал, в сражении — трусил. Но мы не могли бы обойтись без него и он с полным правом носил данное ему прозвище: Кормилец. Это было почетное имя.
Последним пришел Кольфинн, молчаливый, тихий, он бежал из Рэ, потеряв там все, что имел. Кольфинн был весь в шрамах и с трудом переносил мороз. Вильяльм выбрал его своим первым помощником.
Конунг взял слово.
***Конунг взял слово и сказал:
— Нам и нашим людям придется жить изгоями много лет, для этого нужно и мужество и сила! Те, кто раньше бунтовал против ярла Эрлинга Кривого, не понимали, что должны смириться с жизнью изгоев, и в этом их ошибка. Взять Нидарос, как взял его Эйстейн Девчушка, было нетрудно, но Эйстейн не понял, что, выведя оттуда свои войска, он опять становится изгоем. Он должен был оставаться изгоем до того дня, пока не накопит силы, чтобы встретиться с ярлом Эрлингом и конунгом Магнусом, выставить свое войско против его войска, своих воинов против его воинов, разбить их и победить. Эйстейн Девчушка не понял этого и потому пал.
В Норвегии есть один повелитель — это ярл Эрлинг. У него в руках дружина и ополчение, у него в руках боевые корабли, у него в руках усадьбы. У него в руках серебро. Его сын конунг Магнус, этот слабый отрок, тоже у него в руках. По всей Норвегии сидят люди ярла. Они спешат к нему по первому его зову и покидают по мановению его руки. Их силе мы должны противопоставить свое коварство, их оружию — свою хитрость. Мы должны нападать там, где они меньше всего ждут этого, и снова скрываться в горах и на пустошах. Но наш день придет, И для них это будет недобрый день.
Мы должны использовать те средства, какие у нас есть, в том числе и малопривлекательные. Мы должны собирать продовольствие, чтобы выжить, и чаще всего нам придется добывать его силой. Нам это может нравиться или не нравиться, но выбора у нас нет: мы должны жить как бесчестные люди или умереть как честные. Твое дело, Вильяльм, находить все, в чем мы нуждаемся, и забирать это. Мало кто, а скорей никто, не станет благословлять тебя после твоего ухода.
Твое дело, Йон из Сальтнеса, держать войско в повиновении. Когда Сигурд вернется, это будет его обязанность, и ты станешь помогать ему. Легко вам не будет. Плохо то, что наше войско слишком велико. Оно было бы слишком велико и в том случае, если бы безоговорочно подчинялось нам. Мы не сможем доставать столько продовольствия, сколько требуется такому войску, не восстановив против себя всех бондов. И нам не хватит сил, чтобы подавить их бунт. Потому мы должны создать небольшое, сильное войско из тех, кто может мерзнуть, голодать и сражаться, кто спокойно взглянет на последний догоревший костер, встанет и пойдет, не думая о буране, о пустом желудке и о стертых ногах, обмотанных берестой, пойдет сражаться и победит. Кто не смоет с себя кровь, пока наш последний враг не истечет кровью.
Не беда, если из всех людей, пришедших сюда, найдется мало подходящих, есть достойные берестеники и кроме нас. Теламёркцы, сражавшиеся при Рэ, бежали после битвы к себе домой. Надо послать гонца в Теламёрк. Ты, Хагбард, пойдешь туда. Малыш поможет тебе. Трудно принять за берестеника человека с сыном-калекой на плечах. Скажешь, что ходишь по всем церквам Олава Святого и молишься, чтобы Господь вернул здоровье твоему сыну. Ты получишь грамоту с молитвой. Если кто-нибудь захочет отнять ее у тебя, не надо жертвовать ради нее жизнью. Заплачь и скажи: Это молитва, чтобы Господь вернул здоровье моему сыну! Они прочтут ее, если смогут, и поверят тебе. Но настоящее послание будет храниться в твоей памяти, Хагбард. Хёвдинга теламёркцев зовут Хрут. Ты передашь ему особый знак.
