Артуро Перес-Реверте - Мыс Трафальгар
– Поднимайтесь сюда, падре, и делайте свое дело… Всем полное отпущение грехов. Это приказ.
Священник послушно подбирает сутану и поднимается до середины трапа, на ходу поправляя столу; и когда он, воздев руку, поворачивается лицом к морякам, все до единого, обнажив головы, опускаются на колени. Benedicat vos[40] и так далее. Аминь. Де ла Роча снял шляпу и крестится, опустив голову. Он молится по-настоящему, истово, препоручая господу богу свою душу и будущее своей жены и четырех детей, оставленных в Кадисе. Быть может, сегодня, еще до наступления вечера, они станут вдовой и сиротами, обездоленными, беззащитными, как всегда происходит в подобных случаях в этой дерьмовой Испании, где гибель солдата или моряка, которые уже не смогут потребовать своего, предоставляет государству замечательную возможность прикарманить то, что оно им задолжало. Когда священник заканчивает отпускать грехи, капитан, все еще со шляпой в руке, поднимает голову и провозглашает:
– Да здравствует король!.. Да здравствует король!.. Да здравствует король!
И все те несчастные, которым совсем скоро предстоит погибнуть или остаться калеками и чьи вдовы и сироты не смогут получить ни их невыплаченного жалованья, ни пенсии, ни хоть какой-нибудь компенсации за потерю кормильца, подхватывают, срывая голоса:
– Да здравствует… да здравствует… да здравствует..!
Де ла Рочу невольно передергивает. Бедняги. Если есть на свете король, недостойный этого клича, так это – их король. Их и его. Обрюзгшее напудренное ничтожество – Карл IV. Однако это не имеет никакого отношения к делу. Важно то, что на мгновение эти люди стали похожи на команду, а не на перепуганное стадо у ворот бойни. А засомневаешься – вспомни о долге. Умри, исполняя свой долг, и не ошибешься.
– Да здравствует Испания! – кричит капитан.
Семьсот с лишним голосов еще громыхают от носа до кормы: мол, да, мол, да здравствует Испания и все такое, а этих англичашек мы, мол, в бараний рог согнем и в порошок изотрем, если получится, – а де ла Роча думает: пока что я сделал все, что было можно. Даже если это совсем немного. Теперь остается только вступить в бой, повинуясь уставам, слепой дисциплине и так далее, приказам контр-адмирала-лягушатника, к тому же плохо знающего свое дело, вступить в бой в кое-как выстроенном порядке, при ветре, сносящем нас к опасному берегу и отмелям перед ним, так что если погода испортится (что вполне вероятно), положение оставшихся без управления кораблей станет критическим. Но все сложилось именно так, а не иначе. Поэтому де ла Роча бросает еще один взгляд на вражескую эскадру, нахлобучивает шляпу и делает знак шкиперу Роке Альгуасасу, надежному товарищу, с которым плавает уже шесть лет и который сейчас стоит чуть в стороне от толпы офицеров с командирской саблей в руках. Слов не требуется. Роке приближается, снимает с пояса де ла Рочи маленькую прогулочную шпагу (просто дурной тон) и пристегивает настоящую боевую саблю. Потом капитан поворачивается к своему помощнику.
– Фатас.
По свежевыбритому лицу капитана скользит печальная улыбка, выражающая покорность судьбе. Помощник тоже отвечает улыбкой. Точно такой же.
– К вашим услугам.
– Будьте так любезны, отправляйтесь на свой пост.
Осмотрительный, флегматичный, капитан второго ранга Хасинто Фатас де Понсано, сорокапятилетний отец двоих детей, поправляет галстук, проверяет застежки кафтана, приподнимает шляпу, приветствуя флаг, развевающийся на верхушке бизань-мачты, и в сопровождении состоящего при нем гардемарина Фалько спускается по трапу, ведущему на шканцы, главную палубу и нос. Начиная с этого мгновения его место – на баке, у подножия фок-мачты, и он вернется на ахтердек лишь для того, чтобы принять на себя командование судном, если капитан будет ранен или убит.
– Что я тут забыл? Ведь я родом из Уэски.
Разумеется, Фатас произнес это не сейчас. Он сказал это накануне вечером, за стаканом хереса в капитанской каюте, наедине с Карло-сом де ла Рочей, а за широким кормовым окном, будто зловещий занавес, чернело море. А тебе не кажется (добавил он через некоторое время, впервые за долгое время обращаясь к своему командиру на «ты»), что Гравина должен был послать этих лягушатников в задницу и по-ложш»' на стол Годою прошение об отставке, а не соглашаться на то, что теперь ожидает всех нас?.. Помощник капитана «Антильи» задал этот вопрос с бокалом в руке, глядя в глаза Карлосу де ла Роче, под шум кильватерной струи, поскрипывание корабля и первый удар колокола полуночной вахты. Доннн. Но тот не ответил, а теперь жалеет, что не пооткровенничал со своим помощником: мол, да, конечно, в этом все и дело, коллега, – наш адмирал Гравина, при всей своей дисциплинированности и понятиях о чести, просто придворная сволочь, в первую очередь политик и только потом моряк, и сейчас по его вине Испания наполнится вдовами и сиротами, среди которых, вполне возможно, будут и наши с тобой. И я тоже считаю его сукиным сыном. Однако де ла Роча не сказал этого, а промолчал и только отхлебнул глоток хереса. Начальственное положение означает одиночество, рот на замке и все прочее в том же роде. Будь проклят этот декор. И сейчас он сожалеет об этом, глядя, как удаляется Фатас – его друг (насколько возможно быть другом командира на борту линейного корабля), которого, возможно, ему больше не суждено увидеть живым. Потому что, в самом деле, какого черта. Какого черта тут делает уроженец Уэски, мысленно задает себе вопрос де ла Роча. Или я, астуриец. Или они – все эти несчастные. Но именно так оно и бывает – что в Королевском военном флоте, что в жизни. И, вздохнув, он поворачивается ко второму помощнику.
– Орокьета, – окликает он, не повышая голоса.
Преувеличенно громко щелкают каблуки. У капитан-лейтенанта Орокьеты, думает командир, многовато ветра в голове, он повеса и балагур, но моряк хороший. И высоко держит свою честь: вот сейчас, когда другие норовили отсидеться где-нибудь в тихом углу, чтобы не выйти в море с эскадрой, он примчался сам, удрав из госпиталя, где приходил в себя после тифа и жестокой малярии. Вы же не захотите, чтобы я пропустил этот круиз, сказал он, явившись в сопровождении матроса, тащившего на плечах его сундучок. Трепло.
– Всем известно, что в испанском флоте, если у тебя в послужном списке три славных поражения, ты получаешь повышение досрочно… У меня на счету Сан-Висенте и Финистерре, так что требуется еще одно.
Капитан «Антильи» хорошо знает его и рад, что Орокьета здесь, рядом, вместе со своей преданностью и добродушием. Рад, что здесь он, и Фатас, и все остальные. Сегодня даже худшие из них будут делать свое дело как надо. Бывают дни, заключает про себя де ла Роча, которые искупают ошибки и грехи целой жизни.
