Михаил Голденков - Тропою волка
Лютеранский храм и кладбище были основаны недавно, в 1629 году, как и две синагоги, одна из которых представляла собой красивый белый домик в стиле барокко.
Беженцы расположились главным образом в Янушаве, западном районе города, названном в честь хозяина Кейданов Януша Радзивилла, и в северном Бабенае, в междуречье Дотнувеле и Невежи. Здесь, по данным бурмистра города Юрия Андерсона, стояло до пятидесяти тысяч человек. Кмитич и Януш Радзивилл в сопровождении гетманского урядника Герасимовича и полковника Юшкевича отправились туда проверить, как обстоят дела в лагере. Нужно было выяснить, кто из беженцев намерен оставаться в Кейданах, а кто едет дальше. Нужно было срочно определиться с распределением людей по больницам и монастырям. Объезжая верхом это временное прибежище убегающих от войны людей, гетман с полковниками с тоской взирали по сторонам: женщины с плачущими детьми на руках, дети постарше, либо беспечно играющие, либо выпрашивающие хлеба, люди, сидящие в телегах, на траве, бесцельно бродящие с забинтованными руками либо ногами или же головами… Где-то жалобно играла жалейка, где-то далеко два женских голоса надрывно пели:
На гары лен белы кужаль,
Не з кім стаці лен ірваці!..
Вот шумные еврейские торговцы в своих неизменных черных шапочках. А вот в белом льняном одеянии и в белых шапках жители Могилевщины, которых трудно с кем-либо спутать. Были в лагере даже беженцы из далекого Полесья, которые также бросались в глаза своими мужскими соломенными брылями с широкими полями и цилиндрическими тульями. Впрочем, такие же шляпы носили и на Брянщине, но эта земля уже навряд ли вернется в Литву когда-либо. Пинчуки выделялись «строем» женского наряда: фартуки из отбеленного полотна и высокие головные уборы из белых платков с красным вышитым орнаментом, каковые носили дамы в Европе пару веков назад. Эта мода времен Грюнвальдской битвы замерла в лесах и болотах Полесья. «Словно королевны прошлого», — усмехнувшись, подумал Кмитич, глядя на высокие уборы полесских девушек из Турова либо Давыд-Городка…
Кажется, только сейчас, при виде этой огромной пестрой толпы, представляющей чуть ли не каждый уголок родного края, Кмитич с ужасом осознал весь масштаб трагедии нынешней войны. Оршанский князь с нарастающим беспокойством думал, что эта война в корне отличается от всех предыдущих, когда для простых людей было все равно, кому платить налоги, все равно, под чьим гербом обрабатывать землю и продавать на рынке товар, а дворянству — все равно, под чьей короной жить, лить бы не трогали их свобод и поместий.
Любой агрессор не виделся опасным, если обещал сохранить маентки шляхте, свободу крестьянам, не ущемлять права горожан. Войны различных королевств, княжеств и царств до сих пор виделись Кмитичу войнами и не народов вовсе, и не государств, а в большей степени войнами сугубо королевских и дворянских семейств, споров за наследство или приданое. Уделы переходили из рук одних родственников в руки других, и, по большому счету, мало что менялось… Сейчас все выглядело совершенно по-другому. От ползущего с востока потока бежали все, ибо захватчики никого не жалели и даже принявшую их сторону умудрялись обманывать, грабить.
— Ня толькі ў сялянскіх хатах, што змаглі адшукаць, забралі, але, сялян у лясах знаходзячы, некаторых насмерць закатавалі, - жаловалась одна из полесских «королев», утирая платком мокрые от слез глаза. Жаловалась полешучка женщине из Каменца. Каменецкие девушки своими огромными наплечными красно-синими платками и красными шапочками напомнили Кмитичу шведок из Риги, а девушки из Вилейки в голубых чепцах — голландок. По традиционному «строю» мужчин и женщин и их рушникам, как по документам, можно было легко определить, кто из какой местности или даже деревни. Кмитич и гетман медленно проехали мимо телеги, где, не обращая на них никакого внимания, сидела молодая, не старше девятнадцати лет смолянка, кормящая грудью ребенка, напевая старую литвинскую колыханку:
Не хадзі, коцік, па лаўцы,
Буду біці па лапцы,
Не ходзь, коцю, па масту,
Буду біці пa xвастy…
Молодая мама пела тихо и печально, умиледно глядя на свое дитя, не особо заботясь, что розовая круглая грудь выставлена всем на обозрение. Ее ребенок мирно сосал молоко, упершись крохотной ручонкой в материнскую грудь. То, что это смолянка, Кмитич определил по типичному для Смоленщины платью — сарафан из холстины с желто-красной вышивкой, характерной только для смоленских женщин. Белокурый локон выбился из-под платка молодой мамы, и это вдруг напомнило Кмитичу о смоленской девушке Елене. Он вздохнул, подумав с тоской о том, как же там живет в захваченном царем Смоленске его несчастная Маришка, куда подалась и чем сейчас занята самоотверженная Елена. Ну, а в том, что Елена Белова покинула вместе с Обуховичем Смоленск, Кмитич почему-то не сомневался ни на йоту. Обухович… Как дела у него? Сейчас Кмитичу казался каким-то комичным издевательством сам факт суда над смоленским воеводой, в то время как иные города не продержались и половины срока осады Смоленска.
— Вот, — кивнул в сторону юной матери гетман, поворачивая голову к Кмитичу, — жизнь продолжается, пан полковник. Вот они, наши люди! Со всей страны приехали, ищут защиту у нашего войска! Вот наша боль и забота! О них надо думать в первую очередь, а не о чести и достоинстве великого князя. Он-то не пропадет.
Однако не все беженцы уповали на защиту родной армии. Многие люди полагали, что Жмайтия — не самое хорошее убежище, и были нацелены бежать дальше, в Пруссию, в пределы Шведского королевства: в Курляндию и Летгаллию.
Над зямлею Дняпроўскай i Сожскай
Праляталі анёлы смерці…
— громко пел с горячим придыханием молодой длинноволосый гусляр в длинном красном кафтане, сидя на пригорке. Уже по первым строкам его песни было ясно, что пришел гусляр, скорее всего, из Гомеля.
Навстречу гетману и полковнику по дороге шел другой песняр, дудар, высокий худой мужчина в литвинском длинном светло-сером сюртуке и черной плоской шляпе. Его длинные волосы и такие же длинные усы безжизненно висели, меха дуды выдавали жалобные трели, а сам дудар не менее жалобным высоким голосом пел:
Устань, устань, Радзівіла,
А ўжо Вільня ня наша,
А ўжо Вільня ня наша,
Аўжo белага цара…
Гетман посерел, его брови сдвинулись. Поравнявшись с гетманом и Кмитичем, дудар снял свою широкополую шляпу с плоской тульей и низко поклонился. Гетман и Кмитич бросили в шляпу по серебряному талеру. Дудар опять поклонился и пошел дальше, вновь заводя свою волынку.
