Юрий Сергеев - Повести
— Какая уж есть.
— Родом откель? — допрашивал дед.
— Донская казачка.
— В точку! — обрадованно просиял он лицом. — Тогда у меня на душе покой… Выдюжишь! Порода сломаться не позволит!
— Маркелыч, выпейте спирту, вы продрогли… заболеете, — она принесла свою фляжку и плеснула в кружку.
— Себе малость налей, ты тоже вся дрожишь. Помянём ребяток и-и… казаков моих… как всё в жизни кругами повторяется, чудно мне… Лучше бы я помер, а жили бы они, смерти не ведали… Угораздило попереться в Москву! Досель не пойму, какой чёрт мне это на ухо нашептал, заставил? Пришла идея поставить памятник, накатила…
Старик ушёл спать в палатку, а она долго сидела у огня, озираясь на шорохи в кустах. Тяжёлая рукоять пистолета оттягивала ладонь. Красивое, хищное оружие привораживало. Когда особо сильно затрещало на другом берегу реки, Недвигина вскинула пистолет и ударила короткой очередью на шум. Кто-то испуганно рявкнул. Услышала обеспокоенный голос старика из палатки:
— Каво ты там смалишь? Это медведь с вечера лазит…
— Медведь?! — Она сиганула в палатку к нему, испуганно шаря во тьме рукой. — Ведь может нас задрать?!
— Эхе-хе-е… Медведь — невинное дитя перед свирепостью тех, кто за нами придёт. Спи, девка, коль боишься, прилягай рядышком.
Она девчушкой в страхе приникла к нему и почуяла тяжелую ладонь, оглаживающую щеку и волосы. Эта отцовская ласка успокоила её и усыпила…
* * *Снег был голубым, а огромная лайка, запряжённая в нарты, белой-белой на его фоне. Вероника ехала с Маркелычем по зимней тайге, лайка стремительно и легко несла нарты. Над их головами покоилось низкое звёздное небо…
Они летели по льду какой-то огромной реки, сжатой скалами в заснеженных лесах. Сказочная картина открывалась ей за каждым поворотом, за каждым кривуном… По берегам паслись дикие олени, копытя снег; он фонтанами вздымался и оседал… олени не боялись их и собаки.
Огромная оранжевая луна продиралась через дебри лесов на скалах, пригашая звёзды. Лайка оборачивалась на бегу и смотрела на Веронику умными, огненными глазами… Гонка сквозь ночь в тайгу будоражила, на сердце было легко и привольно. Она чуяла, как крепко держит её, обнимает могучими руками Маркелыч, не дозволяет упасть на крутых поворотах…
Ехали долго, неустанно неслась лайка и вдруг остановилась в верховьях глухого распадка. Старик соскочил с нарт и повлёк Веронику за руку, громко и ликующе сказал:
— Смотри! Смотри! Смотри! Я привёз тебя к царице Ели…
Вероника завороженно глядела на огромнейшую ель, вершиной своей уходящую в небо. Казалось, что она касалась звёзд и они горели на её бархатных, снежных лапах, как украшения. Ель чуялась живой, могучей… вечной! Эпическая музыка лилась от неё, с неба, со всех сторон.
Старик подошёл к комлю и коснулся лбом шершавой коры огромного ствола. Вероника сделала то же самое, а когда подняла глаза, пробралась ими меж толстых ветвей к вершине… вдруг почуяла невесомость, устремилась душой туда, полетела и увидела звезду, лучистую, близкую и родную ей навек, знакомую с рождения…
Уже с необозримой высоты она увидела белую лайку и стоящего подле ели старика. Они глядели на неё. И тут ворохнулась в ней такая жалость к нему, такая жуткая печаль, что вернулась… Лайка лизнула ей в лицо горячими языком.
Вероника вздрогнула и открыла глаза… Солнце поднялось над лесом, его горячие лучи лизали её щёки через отвёрнутый вход палатки. Маркелыча не было рядом. Она испуганно вскочила и выглянула наружу.
Старик сидел на корточках у берега, неотрывно глядел на бегущую воду, на живую игру солнечных зайчиков по ней. Река дышала, лилась, пошумывала на перекатах меж камней — пахла свежестью и жизнью.
* * *Вскоре они уже работали. Маркелыч так тщательно замаскировал раскопки, что трудно было случайному человеку заметить это место, да ещё надо было попасть на эту полянку среди лесов и сопок.
Потом он повёл её к теклинке, со вздохом выдернул крест из могилы казаков, глухо промолвил:
— Господь заставил мучиться всю жизнь… Я их всю жизнь перезахоранивал… думал часовенку тут срубить над убиенными… Не довелось. Всё пошло по второму кругу. Опять… — Он положил крест на могилку и прикрыл, замаскировал тонким дёрном.
Вероника глядела на него, и ей стало страшно от той боли, той необратимости греха, что читались на лице и в глазах Маркелыча. Он ссутулился, померк весь.
Истово крестился на все четыре стороны, стонущим шёпотом молил Господа и души погубленных им казаков простить его, покарать самой лютой карой за неразумность и зло давнее…
Словно чёрный смерч кружил его над окаянным местом: и пытал, и мучил, и терзал до умопомрачения.
С трудом увела его Вероника к биваку. Шёл и вздрагивал спиной, понуро свесив голову на грудь. Опять промолвил с горечью безысходной:
— Господь заставил мучиться всю жизнь…
* * *Всё лишнее в лагере убрали, зарыли, утопили в улове с тяжёлыми каменьями. Даже кострище Маркелыч замаскировал так, словно век тут росла трава и пламя не вздымалось. Накачали две новенькие лодки-пятисотки. На первой — палатка свёрнутая и рюкзаки с провиантом, сзади на буксир привязанная лодка с мешками золота.
Маркелыч переоделся в старенькую одежонку, прихваченную из Москвы, костюм аккуратно свернул и ухоронил в тюк под себя. Кинул на плечи карабин, собрал из прочных дюралевых трубок байдарочное весло и царственно пригласил Веронику:
— Садись, королева… Время не ждёт, — перекрестился спешно и отпихнул берег.
Плыли вниз по реке до сумерек. На ночь костра не разводили. Закутались на острове в палатку и уснули, грея друг друга. С рассветом опять тронулись в путь. Старик всё оглядывал берега и, наконец, у одной приметной скалы причалил к косе.
— Вон в тех осыпях и зароем золотьё… примечай, девка, шибко заруби в памяти это место.
— Примечаю…
Они осторожно разобрали навалы обомшелого плитняка и сложили мешки, сверху опять навалили камень. В двух шагах не отличишь. Одну лодку Маркелыч спустил и обернул резиной мешок с иконами, сокрушённо проговорил:
— Лодку мыши всё одно посекут… Иконы надоть быстрей вывезти отсель, могут отсыреть. А какая хорошая лодка, посудина справная… лёгкая, через перекаты сигает, хорошая лодка… жалко…
— Хватит вам, — усмехнулась Вероника, — миллионы зарыли, а лодку жалко.
— Я ить охотник-зверолов, тигров сколь переловил, всю жизнь в тайге… Знаю цену лодкам. На ней ведь целиком сохача можно увезти. Справная посудина.
Ничё… сама видала, разрезал надувные борта, и иконки в сухости теперь, сырость не проникнет. Токмо мыши бы поганые не прогрызли резину. Скоро заберём, коль сами живы будем…
