Роберт Стивенсон - Берег Фалеза
— Наложить на человека табу только потому, что он пришелся им не по нраву! — воскликнул я. — Сроду такого не слыхал!
— Нет, тут дело, понимаете ли, обстоит хуже, — сказал Кейз. — На вас не накладывали табу — я ведь говорил вам, что этого не может быть. Просто канаки не хотят общаться с вами, Уилтшир, вот и все.
— Не хотят общаться со мной? Как это понять? Почему они не хотят общаться со мной? — закричал я.
Кейз колебался.
— По-видимому, они чем-то напуганы, — сказал он, понизив голос.
Я остановился как вкопанный.
— Напуганы? Напуганы? — повторил я. — Никак вы тоже спятили, Кейз? С чего бы это они могли вдруг напугаться?
— Мне самому хотелось бы это знать, — отвечал Кейз, покачивая головой.
— Должно быть, опять какое-нибудь их дурацкое суеверие. Вот с чем я здесь никак не могу освоиться, — сказал он. — Это напоминает мне историю с Вигорсом.
— Как это прикажете понимать? Потрудитесь, пожалуйста, объясниться, — сказал я.
— Ну, вы же знаете, Вигорс сбежал отсюда, бросив все, как есть, — сказал Кейз. — Тоже из-за какого-то их идиотского суеверия. В чем там было дело, я так и не дознался. Но, в общем, под конец с ним стало твориться что-то неладное.
— А мне рассказывали совсем не так, — сказал я, — и не вижу причины молчать об этом. Мне рассказывали, что он сбежал отсюда из-за вас.
— Что ж, возможно, ему было неловко признаться, как все было на самом деле, — сказал Кейз. — Верно, понимал, до чего это глупо. И я действительно помог ему убраться отсюда. «Как бы ты поступил на моем месте, старина?» — спрашивает он меня. «Смотал бы удочки, — говорю я, — и ни минуты не стал бы раздумывать». У меня как камень с души свалился, когда я увидел, что он собирается в дорогу. Не в моем обычае поворачиваться спиной к товарищу, если он попал в беду, но в поселке такое пошло твориться, что еще неизвестно было, чем все это кончится. Я свалял дурака, что так возился с этим Вигорсом. Сегодня мне это припомнили. Не слышали вы разве, как Маэа — ну, этот молодой вождь, высоченный такой, — все выкрикивал: «Вика»? Это они его поминали. Должно быть, все еще никак не могут успокоиться.
— Ну, ладно, — сказал я, — но чем же они недовольны теперь? Чего, собственно, они боятся, не понимаю. Что это за суеверие?
— Да откуда же я могу знать! — сказал Кейз. — Это и мне самому неведомо.
— Вы могли бы у них спросить, по-моему, — сказал я.
— Я спросил, — сказал он. — Но вы тоже могли бы заметить, вы же не слепой, что они не отвечали, а сами задавали вопросы. Я сделал все, на что мог рискнуть ради своего брата-европейца, но если меня начинают крепко прижимать, тут уж прежде приходится думать о, собственной шкуре. Моя беда в том, что я слишком добросердечен. И позвольте мне вам заметить, что вы избрали довольно странный способ выражать свою благодарность человеку, который из-за вас ввязался в такую скверную историю.
— А я вот что думаю, — сказал я. — Вы сваляли дурака, связавшись с Вигорсом. Одно утешение, что вы не спешили слишком-то связаться со мной. Я что-то не заметил, чтобы вы хоть раз переступили порог моего дома. Выкладывайте напрямик: вам кое-что было уже известно заранее?
— Да, я действительно у вас не был, — сказал он. — Это моя оплошность, и я очень об этом сожалею, Уилтшир. Но что касается моих посещений в дальнейшем, тут я буду с вами совершенно откровенен.
— Вы хотите сказать, что никаких посещений не будет? — спросил я.
— Мне очень неприятно, старина, но получается примерно так, — сказал Кейз.
— Короче говоря, боитесь? — сказал я.
— Короче говоря, боюсь, — сказал он.
— А на мне по-прежнему ни за что ни про что будет табу? — сказал я.
— Да говорят же вам, что нет на вас никакого табу, — сказал он. — Канаки не хотят иметь с вами дело — вот и все. А кто может их заставить? Мы, торговцы, вообще ведем себя довольно нагло, должен признаться. Мы заставляем этих несчастных канаков переделывать на наш лад их законы, нарушать их табу и все прочее, лишь бы это было нам удобно. Но ведь не считаете же вы, что можно издать закон, который принуждал бы людей покупать у вас товары, хотят они этого или не хотят. У вас же не хватит нахальства утверждать, что так должно быть. А если бы и хватило, так было бы крайне странно обращаться с этим ко мне. Мне приходится напомнить вам, Уилтшир, что я и сам приехал сюда торговать.
— А я на вашем месте не стал бы так много говорить о нахальстве, — сказал я. — Насколько я понимаю, дело обстоит так: никто здесь не хочет вести дела со мной, и все готовы вести дела с вами. Значит, вы заберете у них всю копру, а я могу проваливать к дьяволу, убираться на все четыре стороны. К тому же я не знаю ихнего языка. Вы здесь единственный человек, который говорит по-английски, и могли бы мне помочь, однако у вас хватает нахальства довольно ясно намекать мне, что жизнь моя в опасности, а почему, это вам, дескать, неизвестно, вот и весь разговор.
— Да, так оно и есть, — сказал он. — Я не знаю, в чем тут дело, хотя очень хотел бы знать.
— Ну, а раз не знаете, то поворачиваетесь ко мне спиной и плевать вам на меня! Так, что ли? — сказал я.
— Если вам приятно изображать это в таком неприглядном свете, воля ваша, — сказал он. — Я бы судил по-другому. Я честно говорю вам, что намерен держаться от вас в стороне, так как иначе и мне несдобровать.
— Что же, — сказал я. — Вы белый человек что надо!
— Вы рассержены, это понятно, — сказал он. — Я бы тоже рассердился на вашем месте. Вас можно извинить.
— Ладно, — сказал я, — ступайте, извиняйте кого-нибудь другого. Вам туда, а мне сюда.
На этом мы расстались, и я, злой как черт, возвратился домой и увидел, что Юма, словно ребенок, примеряет на себя различные товары из лавки.
— Эй, — сказал я, — брось дурить! Чего ты тут натворила, мало у меня и без того хлопот! Разве я не велел тебе приготовить обед?
Тут я, помнится, добавил еще два-три довольно крепких словечка, которых она, по моему мнению, заслуживала. Юма тотчас вскочила и вытянулась в струнку, словно вестовой перед офицером; она, надо сказать, была неплохо вымуштрована и умела оказывать уважение европейцам.
— А теперь слушай, — сказал я. — Ты здешняя и должна понимать, что тут такое творится. Почему я стал для них табу? А если я не табу, почему все меня боятся?
Она стояла и смотрела на меня своими большущими, как блюдца, глазами.
— А ты не знай? — спросила она, наконец, тихо-тихо.
— Нет, — сказал я. — Откуда же мне знать, как по-твоему? В наших краях такого не вытворяют.
— Эзе ничего тебе не сказать? — спросила она снова.
(Эзе — так местные жители именовали Кейза. Это значит чужой, чужак или отличный от других, и так же называется еще местный сорт яблока; но, пожалуй, скорее всего канаки просто переиначили так его имя на свой лад.)
