Василий Тишков - Последний остров
Она вдруг улыбнулась и показала солдатский треугольничек.
— Отец! — вскочил Мишка с завалинки. — Мам, что ж ты молчала?! Ура! — и он зашвырнул в дальний угол двора свой треух. — Ладно, не сердись на меня. Я… так уж и быть, схожу к Сыромятину, а потом тихонько, по буковке, прочтем с тобою папанькино письмо.
Он рассмеялся, радостно глянул на свой двор в мягкой росистой свежести. Роса блистала на прошлогодней траве, на заборе, и была она крупная, прошитая солнцем как серебряные колокольцы, ими осторожно позванивали утренние лучи. А в тени роса таилась еще туманной роздымью и походила на россыпи камушков дымчатого шпага. Но скоро и здесь появится солнце, и росинки дымчатого шпата станут совсем хрустально-прозрачными.
На крыше возмущались воробьи, а из дуплянки выглядывала скворчиха. Она недавно прилетела и выдворила нахальных захватчиков, так как много уж весен кряду высиживала в этой дуплянке скворчат. Теперь она поочередно со скворцом дежурит и ремонтирует свою квартиру.
Мишка махнул прямо через забор, до смерти перепугал соседского петуха, который собирался горланить с высокого тына, и взбежал на крыльцо. Дом у соседей старинный, крестовый, и выкрашено все в цвет переспелой вишни.
Вообще-то к Сыромятиным Мишка не любил ходить. И на то были причины. Во-первых, бабка Сыромятиха самая вредная старуха на земле. Она что те горбатая цапля и когда говорит, то будто клюет острым носом воздух. Да еще про всех сочиняет частушки и дразнилки. И про Мишку тоже. Идет он, например, из лесу или из школы, а она сидит на своей завалинке и противным, скрипучим голосом поет:
Наш сосед — брадобрей,
Бреет куриц и свиней…
Мишка, конечно, делает вид, что не слышит, но на другой день первоклашки хором встречают его этой дразнилкой.
А вторая причина — Юлька. Никак у них не получалось дружбы. Даже дрались частенько, особенно в довоенное время. Характером Юлька удалась в свою вреднючую бабку. Это бы еще ничего, но только на деревне их с Юлькой почему-то дразнили женихом и невестой. Лучше уж он на войну убежит и геройски погибнет в каком-нибудь бою за друга-товарища, чем женится на Юльке и потом всю жизнь будет слушать ее частушки и дразнилки.
Ну и этот случай в лесу. Что-то боязно сегодня Миишке встречаться с человеком, с которым они вчера нарушили лесной закон. Но идти нужно. Кроме как у запасливого старика Сыромятина соли во всем околотке и горсти не найдешь.
На кухне сидел сам старик Сыромятин, мрачный и кудлатый.
В нос мальчишке ударил пьянящий запах свежего жареного мяса. Даже голова закружилась.
А Сыромятин завтракал. Перед ним стоял полный чугунок картошки в мундирах. Узловатыми заскорузлыми пальцами дед счищал кожуру и, макнув горячую картофелину в соль, кидал в запрятанный под усами рот.
— Здорово ночевали, — буркнул Мишка.
— Слава Богу, — ответил старик. Он вытер руки холщовой тряпицей и принялся скручивать цигарку. — Чего эт ты вечорась убег? Ружьишко хоть бы помог донести. Негоже на стариков обижаться. А то вот придешь Юльку нашу сватать, так ведь не ровен час и не договоримся. Как думаешь?
— А никак не думаю. Она теперь с Егоркой дружит. Вот он и пусть с тобой договаривается.
С полатей свесилась курносая и розовощекая рожица Юльки. Она показала Мишке язык и снова спряталась. «Ну, подожди, — мысленно пригрозил ей Мишка. — Выйдешь на улицу, накидаю зеленых лягушек за шиворот». А вслух попросил:
— Соли мне дайте щепотку.
— Ох, господи, грехи наши тяжкие… — подала от печи скрипучий голос старуха.
Мишка подумал, что хозяйка сейчас и про своего Господа Бога сочинит частушку. Но Сыромятиха была сегодня чем-то озабочена — не сочинялись у бабки дразнилки. Она вытащила из печи огромный чугун, и сразу стало понятно, откуда такой пьянящий аромат. Мишка нетерпеливо заскулил:
— Соли бы мне…
— До войны-то было времечко, — не слушала его старуха, — жили себе и горюшка не знали.
«Вот противная старуха, издевается!» — кричало все Мишкино существо, и он хотел уж было уйти, но тут перед ним оказалась глиняная миска с дымящимся ароматным мясом.
— На-ко, снеси своей горемычной, — сказала Сыромятиха и клюнула острым носом воздух.
— Какой еще горемычной? — попятился Мишка.
— Аль с луны свалился? Вечерось же вам девчушку ленинградскую привезли. Кожа да кости. А у вас, поди, и картошки-то не осталось.
Сыромятин облачился в кожух, пропитанный мельничной пылью, сунул за пазуху горбушку черного хлеба и молча вышел. Мишка выхватил у старухи горячую миску и, забыв про соль, выскочил вслед за дедом.
Яков Макарович загородил Мишке дорогу.
— Все еще серчаешь? — спросил он.
— А ты как думаешь?
— Так, поди, и я кой на кого в обиде… Сам где ночевал-то?
— На твоей заимке.
— Эк куда тебя занесло…
Мишка видел по глазам старика — хочет тот что-то сказать, а мнется, раздумывает.
— Да говори, чего там еще? Поди, Антипов опять к нам в гости зачастил?
Дед и бровью не повел от удивления. Ну и чертенок, как сквозь землю видит. За годы их дружбы, проведенные в лесу да на озерах, они научились и мысли читать друг у дружки.
— Агент он, ему положено ходить. Но почему-то за другими посыльного гоняет, в Совете налоги выколачивает. А тут три дня кряду на вашем подворье ошивается…
— Вот паразит! Ну где я денег возьму? Полгода работаю, а зарплату только раз и получил. То за боеприпасы высчитали, то за форму, а тут еще на заем два оклада подписал.
— Говорю тебе, других он в Совет к Таньке Солдаткиной вызывает…
— А-а… Ну… Кузя Бакин огрел его поленом по башке, теперь он сюда лыжи навострил. А я ведь и посмешнее могу что придумать.
— Ты не особо… Он мужик при власти. Видел, какая у него кокарда на фуражке? То-то! Говорит, что у него пистолет есть.
— Брехня! Трус он, вот и хвалится. Ну, побежал я…
— Погодь. Я тут все голову ломаю, кто мог олениху на Чаешном угробить. Перебрал всех, у кого ружье есть, и ничего не складывается.
— Без ружья только Тимоня может. Он ловчее зверя. Надо бы участкового да к нему с обыском.
— Тимоню не замай. Он бы мне сам открылся. Пошурупь головой-то, пошурупь. Никак это дело оставлять нельзя. Обнаглеют лиходеи и до колхозного добра доберутся.
— За колхоз пусть Парфен Тунгусов голову ломает. Понял? Вот! Мне лесных забот хватит. В лесу я и самого Тунгусова могу прищучить.
— Какой-то ты вредный, Михалко, становишься. Прямо беда с тобой. Я одно толкую, а ты, будто без понятия, свое гнешь. Откуда у тебя эта настырность вылазит?
— Откуда-откуда… Почем я знаю, — Мишка сам понимал, что не очень-то вежлив он с дедом Сыромятиным. И не только с дедом. С иными так вовсе вдрызг разругался.
