Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф

– Моя девочка, – рассеянно пробормотал Олмейер, роняя руку дочери.

– Папа! Папа! – взмолилась Нина, склонившись над отцом. – Видишь этих людей? Отошли их прочь! Я больше не могу их терпеть. Прогони их! Сделай то, что они хотят, и пусть убираются!

Она наконец поймала взгляд Бабалачи и резко умолкла, только нога ее продолжала выбивать по полу нервную дробь. Офицеры с изумлением смотрели на эту сцену.

– Что тут творится? Что случилось? – прошептал младший.

– Понятия не имею, – беззвучно ответил старший. – Одна с ума сходит, второй напился. Хотя, может, не так уж и напился. Странно все это. Гляди!

Олмейер сумел встать, опираясь на руку дочери. Отпустил ее и прошел, покачиваясь, несколько шагов. Взял себя в руки, выпрямился, тяжело дыша, и недовольно огляделся вокруг.

– Все в сборе? – спросил лейтенант.

– Да, сэр.

– Тогда ведите нас, мистер Олмейер.

Олмейер уставился на него так, будто видел впервые.

– Тут люди, – хрипло возвестил он. Слова стоили ему таких усилий, что он потерял равновесие, закачался взад-вперед и вынужден был затоптаться на месте, чтобы не упасть. – Белые люди, – с трудом повторил он. – Люди в форме. Достойные люди. Я бы сказал – люди чести. Да? Вы ведь такие?

– Довольно! – нетерпеливо рявкнул офицер. – Подавайте уже вашего дружка!

– За кого вы меня принимаете? – злобно осведомился Олмейер.

– За пьяного, однако, не настолько, чтобы не понимать, что он творит. Хватит уже этого балагана, или мне придется посадить вас под арест в вашем собственном доме!

– Арест! – грубо хохотнул Олмейер. – Ха-ха-ха! Арест! Да я двадцать лет пытался выбраться из этого проклятого места – и не смог! Слышите, дружище? Не смог, и никогда уже не смогу! Никогда!

Крики Олмейера перешли во всхлипы, и он неуверенно зашагал вниз по лестнице. Во дворе лейтенант догнал его и взял под локоть. Помощник и Бабалачи шли позади.

– Вот и хорошо, – приговаривал лейтенант. – Но куда это мы пришли? Тут одни доски. Эй! – Он легонько потряс Олмейера. – Нам что, нужны лодки?

– Нет, вам нужна могила, – злобно ответил Олмейер.

– Что? Опять понес околесицу. Да придите же в себя!

– Могила! – проревел Олмейер, вырываясь из рук лейтенанта. – Такая яма в земле! Что неясно? Или вы напились? Пустите меня! Пустите, говорю!

Он наконец вывернулся и качнулся в сторону досок, где под белым покрывалом лежал покойник, быстро оглядел полукруг заинтересованных лиц. Солнце стремительно ныряло за горизонт, дома и деревья отбрасывали длинные тени, но на воде, по которой все плыли бревна, казавшиеся в красноватом свете заката очень четкими и черными, еще играли лучи. Стволы деревьев на восточном берегу уже погрузились в тень, в то время как их кроны еще раскачивались под солнцем. Над рекой легкими порывами пролетал бриз, воздух казался холодным и тяжелым.

Олмейер передернулся, пытаясь заговорить, и опять неверным жестом словно сбросил с горла чью-то невидимую руку. Его налитые кровью глаза бесцельно блуждали с лица на лицо.

– Все собрались? – спросил он наконец. – Точно все? Это ведь такой опасный человек!

И он с такой злобной силой сдернул покрывало, что тело скатилось с досок к его ногам, застывшее и беспомощное.

– Холодный. Совсем холодный, – сказал Олмейер, с тоскливой улыбкой оглядывая собравшихся. – Простите, но лучше ничего не припас. Его даже повесить затруднительно. Сами видите, джентльмены, – мрачно добавил он, – тут нет головы и почти нет шеи.

Последние лучи солнца соскользнули с верхушек деревьев, река вмиг потемнела, и в наступившей тишине плеск волн, казалось, целиком заполнил огромную чашу опустившейся на землю темноты.

– Вот вам и Дэйн, – сказал Олмейер застывшим в молчании спутникам. – Я сдержал свое слово. Сперва одна надежда, потом другая, а эта была последней. Ничего не осталось. Вы думаете, тут один мертвец? Ошибаетесь. Я еще более мертв, чем Дэйн. Почему бы вам не повесить меня? – вдруг дружелюбно предложил он лейтенанту. – Уверяю, уверяю вас: это будет вплне… вполне плноцен… полноценная замена.

Последние слова Олмейер пробормотал уже себе под нос и зигзагами двинулся к дому.

– Пошел вон! – рявкнул он на Али, который было робко сунулся к нему с помощью. Встревоженные соседи издалека наблюдали его извилистый путь. Хватаясь за перила, он втащил себя на веранду и тяжело упал в кресло, посидел несколько минут, шумно сопя от усилий и злости и озираясь по сторонам в поисках Нины, потом, погрозив кулаком в ту сторону, откуда слышался голос Бабалачи, пнул ногой стол. Тот перевернулся, оглушительно зазвенела разбитая посуда. Олмейер пробормотал себе под нос что-то угрожающее, голова его упала на грудь, глаза закрылись, и с глубоким вздохом он погрузился в сон.

В ту ночь – первый раз в жизни – мирный и цветущий Самбир наблюдал свет, который шел от «Каприза Олмейера». Сияли корабельные фонари, подвешенные матросами под потолком веранды, где оба офицера проводили расследование, чтобы понять, насколько правдив рассказ, представленный им Бабалачи. А тот, вновь преисполнившись важности, был красноречив и убедителен, призывал землю и небеса в свидетели того, что он говорит чистую правду. Махмат Банджер и другие соседи подверглись тщательному допросу, затянувшемуся до ночи. Послали и за Абдуллой, но тот отговорился почтенным возрастом и прислал вместо себя Решида. Махмату пришлось показать ножной браслет, и он с обидой и негодованием проводил его глазами, когда лейтенант сунул украшение в карман как одну из улик, доказывающих гибель Дэйна, чтобы потом приложить его к официальному рапорту. У Бабалачи с той же целью изъяли кольцо, но многоопытный советник с самого начала почти не надеялся сохранить трофей. Пусть забирают, лишь бы поверили. А вот поверят ли – это вопрос, и его Бабалачи задавал сам себе, когда одним из последних уходил домой после окончания процедуры. Да нет, скорее всего, засомневаются. Однако, если удастся заморочить белых хотя бы на одну ночь, он успеет отправить Дэйна туда, где они его уже не достанут, и наконец-то вздохнет спокойно. Бабалачи быстро зашагал прочь, время от времени оглядываясь через плечо, словно боясь погони, но сзади было пусто и тихо.

– Десять вечера, – сказал лейтенант, глядя на часы и зевая. – Представляю, как нас похвалит капитан, когда мы вернемся. Мерзкое дельце.

– Думаете, они сказали правду? – спросил младший.

– Да откуда же я знаю? Это всего лишь версия. Но даже если она ложная, что мы можем сделать? Была бы у нас дюжина шлюпок, разослали бы их по притокам, и то, скорее всего, без толку. Старый пьяница прав – нет у нас никакой власти над побережьем. Делают что хотят. Нам уже повесили гамаки?

– Да, я приказал рулевому, – отозвался младший лейтенант и, махнув рукой в сторону дома Олмейера, добавил: – Странная они, однако, парочка.

– Хм! Странная – это еще мягко сказано. О чем ты с ней говорил? Я-то больше общался с отцом.

– Уверяю вас, я был предельно вежлив, – встрепенулся помощник.

– Да я тебя не упрекаю. Похоже, вежливость ей не по нутру. Убежден, что ты не перешел границ. Мы же на службе.

– Несомненно. Всегда об этом помню. Безупречно и официально – только так.

Оба хохотнули и, пока не желая спать, начали прогуливаться взад-вперед по веранде. Из-за деревьев будто украдкой выкатилась луна и тут же превратила реку в поток сверкающего серебра. Вдоль берегов из темноты выступил мрачный, задумчивый лес. Ветер стих, наступило полное спокойствие.

По моряцкой привычке они молча вышагивали туда-сюда словно по палубе. Расшатанные половицы сопровождали шаги неприятным сухим потрескиванием, громко разносящимся в ночной тишине. Вдруг младший насторожился:

– Вы слышали?

– Нет. Что именно? – ответил старший.

– Мне показалось, кто-то кричал. Слабый такой вскрик. Голос вроде бы женский. В том, втором доме. О! Опять! Слышали?

– Нет, – немного послушав, ответил лейтенант. – Вам, молодым, вечно везде чудятся женские голоса. Если хочешь сегодня успеть выспаться, пора залезать в гамак. Спокойной ночи.