Роберт Лоу - Дорога китов
Два меча. И каждый ясный, как звон колокола, звук, когда они соударялись, вселял в меня уверенность. Два меча. Я видел, как они лежали на коленях мертвого Денгизиха. И его отец тоже владел ими, как и все великие степные вожди; мечи были знаком власти.
Кузнецы-Вельсунги выковали в дар Атли не один, а два меча: один был у Хильд, другой ― у меня. Ридилл и Хротти ― так называли их саги, часть проклятого сокровища Фафнира, добытого Сигурдом. Я все время задавался вопросом, который из двух клинков зажат в моей руке.
Я бросился к проходу, и она не успела мне помешать. Я продвигался по колено в воде вперед спиной, отражая упрямые приступы. Две опоры дрогнули под ударами ее меча. Она возопила и бросилась вперед, но в проход осела размытая земля.
Последним что я видел, было бледное лицо, застывший в крике кроваво-красный, как рана, рот, яростные взмахи меча и вздымающаяся со вздохом земля.
Я чуть не рассмеялся от облегчения. Но тут вода в проходе, которой больше некуда было деваться, начала подниматься, и меня стало засасывать в жидкую грязь.
Я барахтался изо всех сил. Проход забился землей, и я понимал, что оказался в той же ловушке, что и Хильд.
Я почти ничего не соображал, только лез куда-то, молотя мечом и стремясь выбраться. Я задыхался, вокруг сплошная жижа, и вдруг после очередного усилия я ощутил, что выбрался. Торча по шею в воде, я жадно глотал воздух.
Балку затапливал поток желто-коричневой жижи, разливающейся озером вокруг кургана. Бурое от грязи озеро с покачивающимися на поверхности старыми трупами. Скоро оно поглотит курган и затопит его ― до следующей засухи.
Кто-то завопил, и я полез по отвесному склону, где подмытая земля обрушивалась в воду, как айсберг со скалы. Нужно было плыть, но я не мог. Я тонул от жадности.
В отчаянии я сорвал с себя пояс, распустил рубаху, и все, что было в ней и тянуло меня вниз, кануло без следа. Броши, кольца, монеты ― все исчезло. Я не мог снять с себя сапоги, они тянули на дно... и все еще не выпустил из рук меч.
― Орм! Орм!
Голос доносился сверху. Над обрывом появилась голова Коротышки Эльдгрима, мокрой змеей скользнула веревка, и я схватился за нее, зажав меч зубами. Заботливые руки подняли меня, и я даже не почувствовал боли в раненой левой руке.
Я лежал на краю омытой рассветом степи, края оврага все еще грозили обвалиться. Меня оттащили подальше. Я сел, пытаясь отдышаться. Я все еще не мог поверить, что жив, и другие тоже не могли.
― Кто-нибудь выжил? ― спросил Квасир.
Я покачал головой.
― И Эйнар тоже? ― уточнил Сигват.
Я кивнул. В озере грязи кружил и булькал водоворот. Я подумал о тех, кто остался внизу, подумал, сможет ли сдержать напор воды забитый проход... Вспомнил кроваво-красный разинутый рот Хильд и ненависть в ее взгляде.
Все не имело значения. Теперь никто не попадет туда. Сокровище снова надежно похоронено под озером, как и было задумано теми, кто принес сюда Атли.
И я рассмеялся, подумав, как... если... другие придут сюда, подобно нам, и докопаются до трона Атли во время очередной засухи.
Они найдут на этом троне Эйнара, а не Атли, примут его за великого вождя, подивятся его богатствам и обстоятельствам смерти.
Если им позволят, потому что, мелькнуло вдруг в голове, призрак Хильд долго будет являться в этом зале, благодаря мечу, заклятому рунами.
Мне не хотелось больше возвращаться туда ― никогда.
Все смотрели, как я смеюсь. И я поежился, помедлил мгновение и встал.
― Ну, ― сказал Коротышка, поднимая помятое блюдо из серебра с ободком из маленьких плодов, пчел и птиц. ― Кажется, это единственное серебро из клада, которое нам досталось.
― Отныне и вовек, ― согласился Квасир.
В голосе его прозвучало чуть ли не облегчение.
Коротышка повертел блюдо в руках, а потом швырнул его в воду, как жертвоприношение духам Эйнара и остальных.
Никто не возражал.
― Проклятое серебро Сигурда, ― пробормотал Финн.
― Верно, ― согласился Коротышка.
Я надеялся, что это не так ― но никто не предложил мне бросить в воду меч, и я успокоился.
Уцелели три степных лошадки, немного припасов и дюжина людей. Остальные погибли, их тела покачивались и сталкивались в водовороте грязной воды.
В тот день не было дождя, поэтому мы развели костер, и я оглядел уцелевших. Они сгрудились вокруг огня и о чем-то толковали. Я не мог разобрать слов, но знал, что сделают они и что сделаю я сам, когда они договорятся и подойдут ко мне. Я думал об этом с тоской, но не тревожился, ― у меня была своя тайна.
Все произошло на другой день. Снова пошел дождь, я сидел и, терпеливо пережидая, думал, что, пожалуй, хуже уже не будет. Тут и подошел ко мне Квасир и присел на корточки рядом. Я как раз рассматривал руны на сверкающем переливчатом лезвии. «Ридилл или Хротти?» ― думал я.
― Он хорошо начищен, этот клинок, ― фыркнул Квасир, осторожно трогая свой красный глаз, из которого тек гной.
«Он ослеп, ― понял я, ― и потому держит голову набок».
У остальных тоже были кривые сабли, снятые с напавших на нас всадников, но никто не восхищался этим оружием ― так, нож для забоя свиней, слишком легкий и тонкий для тех, кто дерется обоюдоострым предназначенным для сечи клинком. Ни одна сабля не походила на мой кривой меч, хотя если кто это и заметил, то виду не подал и промолчал.
Я повернул лезвие в перламутровом свете дождливого дня и согласился, что оно хорошо начищено, понимая, что мой изогнутый меч так же отличается от других кривых сабель, как ночь от дня.
В конце концов Квасир откашлялся и произнес:
― Ну, так ты поведешь нас теперь, когда Эйнара не стало?
И это произошло, несмотря на то, что самый младший из них был старше меня на десять лет. Но я был Ормом Убийцей Белого Медведя, уцелевшим в могильнике Атли.
Как мне стало тошно! Мы стояли на свистящем ветру в голой степи, и я принес в жертву зайца на камне, как когда-то Иллуги, сто лет назад, на берегу рядом с Биркой ― и это была истинная жертва, потому что поймать зайца оказалось довольно трудно, не говоря уже о том, как хотелось его съесть.
Дым уносил в степь острый запах горящего меха, а мы посмотрели друг другу в глаза, кивнули и произнесли все вместе:
― Клянемся быть братьями друг другу, костью, кровью и мечами. На Гунгнире, копье Одина, мы клянемся, пусть Всеотец проклянет нас до последнего из Девяти миров и за его пределами, если мы нарушим обет, данный друг другу.
Тяжелая клятва. Теперь, чтобы снять ее с себя, мне пришлось бы стать последователем Христа в Константинополе либо найти какого-нибудь глупца, согласного занять мое место, ― а кто может заменить ярла, не убив его прежде?
