Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон

— Да, сударь.

Фугас поднялся и потребовал тишины. Все решили, что он собирается спеть песню, и умолкли.

— Пьер Ланжевен, — с пафосом сказал он, — я вернулся из другого мира и привез тебе миллион.

Поначалу Толстый Пьер не думал обижаться, однако шутка показалась ему неуместной, и он покраснел. Но когда Фугас объявил, что в молодости он был влюблен в бабушку, старый папаша Ланжевен, не раздумывая, метнул ему в голову бутылку. Сына полковника, его милых внуков и даже молодую обуял страшный гнев. Они вскочили на ноги, и тут началась славная драка.

Впервые в жизни Фугас оказался не самым крутым драчуном. Он боялся ненароком выбить глаз кому-нибудь из членов его семьи. Отцовское чувство связало его по рукам и ногам.

Но когда в разгар потасовки полковник узнал, что Клементину звали Катрин, и что Пьер Ланжевен родился в 1810 году, он сразу одержал верх над распалившимися крестьянами: подбил три глаза, сломал кому-то руку, расквасил два носа, выбил четыре дюжины зубов и, насладившись славной победой, вернулся в карету.

— К черту этих детей! — бормотал он, направляясь в наемном экипаже на почтовую станцию Аврикур. — Если у меня есть сын, то пусть он сам меня ищет!

Глава XIX,

В КОТОРОЙ ПРОСЯТ И ДАЮТ РУКУ КЛЕМЕНТИНЫ

Пятого сентября в десять часов утра до неузнаваемости изменившийся, осунувшийся и похудевший Леон Рено явился в гостиную мадемуазель Самбукко и бросился к ногам Клементины. Вся гостиная, от каминной полки до жардиньерок, была заставлена цветами. Два шаловливых солнечных луча прорвались с улицы сквозь распахнутые окна, и в них плясали миллионы мельчайших частиц, причудливо цеплявшихся друг за друга на манер идей, переполняющих романы Альфреда Уссе ⁹¹. В саду уже падали яблоки, дозревали персики, осы

прогрызали глубокие и широкие дыры в грушах дюшес, цвели бегонии и ломоносы, а в корзине, стоявшей под левым окном первого этажа, вызывающе красовались гелиотропы. Солнце покрыло темной позолотой каждую кисть, свисавшую с виноградной лозы, а на лужайке подросшая за лето юкка трясла на ветру своими китайскими чашечками и звенела плодами-колокольчиками. И только Рено-младший на фоне этого великолепия выглядел бледным и тусклым, как увядшая сирень. За последние дни он весь сморщился, словно лист, упавший со старой вишни, и, как человек, лишенный радости и надежды, стал похож на куст смородины, растерявший плоды и всю листву.

События последних дней не укладывались в голове отвергнутого жениха. Надо же было покинуть родные места, три года прожить в невыносимом климате, проработать все это время в жутких шахтах, спать на кирпичной печи по соседству с клопами и кошмарными мужиками, чтобы в итоге тебе предпочли полковника, купленного за двадцать пять луидоров, которого ты сам же и оживил, размочив его в воде!

Любой мужчина хоть раз в жизни испытывал разочарование, но разве может хоть на кого-то свалиться такая странная и непредсказуемая беда? Леон понимал, что жизнь — это не молочная река с кисельными берегами. Ему были известны все приключившиеся на свете трагедии, от смерти Авеля, убитого в те времена, когда на земле еще был рай, до уничтожения картины Рубенса в галерее Лувра. Но, как известно, знание истории иногда позволяет что-то понять, но никогда не способно дать утешение. Как ни убеждал себя несчастный инженер, что многие мужчины получали отставку накануне свадьбы, а уж тех, кого отставили после свадьбы и вовсе не счесть, он так и не смог заставить голос разума пересилить печаль, и дело дошло до того, что у него даже слегка поседели завитки волос на висках.

— Клементина, — говорил он, — я самый несчастный мужчина на свете. Вы дали согласие, когда я просил вашей руки, а теперь, отказывая мне, вы обрекаете меня на муку, которая в сто раз хуже смерти. Как я буду жить без вас? Я слишком люблю вас, чтобы жениться на другой женщине, и поэтому буду вынужден жить один. Вот уже четыре года все мои чувства и мысли связаны только с вами. Из-за этого другие женщины кажутся мне низшими существами, недостойными мужского внимания. Я уже не говорю о том, чего мне стоило стать достойным вас. Но свои усилия я воспринимал, как награду, и был счастлив трудиться и страдать ради вас. А что теперь? Как мне пережить ваш отказ? Даже матрос, заброшенный на необитаемый остров, не так несчастлив, как я. Мне предстоит жить рядом с вами и быть свидетелем счастья другого мужчины, видеть, как вы проходите под моими окнами под руку с соперником. Ах, лучше смерть, чем такая ежедневная пытка! Но даже умереть я не имею права! Моим пожилым родителям и так непросто живется. Как же я могу обречь их на траур по собственному сыну?

Эти стенания, сопровождавшиеся вздохами и слезами, разрывали душу Клементины. Бедняжка плакала вместе с ним, ведь она всем сердцем любила Леона, но запретила себе признаваться в своей любви. Каждый раз, видя его страдания, она испытывала страстное желание броситься ему на шею, но ее чувства мгновенно цепенели, едва она вспоминала о Фугасе.

— Друг мой, — говорила она ему, — напрасно вы думаете, что я безразлична к вашим страданиям. Я знаю вас, дорогой Леон, с самого детства. Я знаю, до чего вы порядочны, тактичны, благородны и благожелательны. Я помню, как вы держали меня на руках и вкладывали мне в ладонь монету, приучая подавать милостыню нищим. Когда кто-то говорит о добрых делах, я сразу вспоминаю вас. Однажды вы побили мальчика, отнявшего у меня куклу, а ведь он был в два раза больше вас. Вот тогда я почувствовала, что храбрость может быть прекрасной, и даже подумала: как должна быть счастлива женщина, которая может опереться на любимого мужчину. С тех пор моя симпатия и уважение к вам стали еще больше. Поверьте, я заставляю вас страдать не потому, что я злая или неблагодарная. Увы, я больше не принадлежу себе, мной завладела какая-то темная сила, и теперь я похожа на автомат, совершающий движения под действием скрытых пружин. Эти пружины подчинили себе мою волю, и я чувствую, что мной руководят извне.

— Мне было бы легче, если бы я точно знал, что вы будете счастливы. Но ведь это не так! Этот человек, ради которого вы жертвуете мной, никогда не оценит по достоинству вашу нежную душу. Ведь это животное, солдафон, пьяница!..

— Я умоляю вас, Леон! Не забывайте, что он имеет право на уважительное к себе отношение.

— Уважать его! С чего бы? Небом прошу, объясните, за что можно уважать господина Фугаса? За его возраст? Так он моложе меня! За его таланты? Мы наблюдали их только за столом! За его воспитанность? Тут не о чем говорить. За его достоинства? У меня имеется твердое мнение относительно его деликатности и чувства благодарности.

— Я чту господина полковника с того момента, как увидела его в гробу. Это чувство овладело мной. Я не могу его объяснить. Я с этим живу.

— Хорошо, уважайте его сколько хотите. Поддайтесь непреодолимому суеверному чувству. Считайте его существом магическим, священным, спасшимся из когтей смерти, чтобы вершить на земле великие дела! Но даже это, дорогая моя Клементина, создает непреодолимый барьер между ним и вами. Если Фугас — существо высшего порядка, если это чудо природы, диво дивное, герой, полубог, идол, тогда нельзя думать на полном серьезе о том, чтобы стать его женой. Вот я — обычный человек, такой, как все. Я рожден для труда, для страданий и для любви. Я люблю вас! Полюбите и вы меня!

— Проказник! — сказал Фугас, входя в гостиную.

Клементина испустила крик. Леон быстро поднялся на ноги, но полковник еще раньше успел схватить его за отвороты нанкового сюртука. Инженер не успел и рта раскрыть, как его оторвали от пола, раскачали, словно частицу, болтающуюся в солнечном луче, и швырнули в гелиотропы. Бедный Леон! Бедные гелиотропы!