Артур Дойл - Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник)
Я успокоил Софи, убедив, что нет ничего страшного, если ее перехитрил старый, опытный вояка вроде меня. Но сейчас мне было не до разговоров. Записка подтверждала, что зерно в Минске, а защищать город некому, потому что войск там нет. Высунувшись из окна, я немедленно отдал приказ. Трубач заиграл сбор, и уже через десять минут мы, оставив деревню позади, галопом поскакали к городу с позолоченными куполами и колокольнями, блестевшими над горизонтом. Колокольни поднимались все выше и выше. Когда солнце достигло зенита и стало клониться к западу, мы очутились на широкой главной улице и поскакали вдоль под крики мужиков и вопли женщин, пока не достигли ратуши{157}. Я остановил кавалеристов на площади, а сам с двумя сержантами, Оденом и Папилетом, бросился внутрь.
О Боже, мне никогда не забыть того, что я увидел! Прямо перед нами в три ряда стояли русские гренадеры. Прямо в лица нам, едва мы вошли, грянул залп. Оден и Папилет замертво упали на пол, прошитые пулями. С меня пуля сбила кивер, а в доломане зияли две дыры. Гренадеры направили на меня штыки.
– Измена! – закричал я. – Нас предали! По коням!
Я выскочил из ратуши, но вся площадь уже была заполнена войсками. Со всех сторон на нас неслись драгуны и казаки, а из окружающих домов открыли такую пальбу, что половина моих людей замертво свалились на землю.
– За мной! – закричал я и вскочил на Виолетту, но высоченный русский офицер-драгун обхватил меня, и мы покатились по земле. Он обнажил саблю с целью убить меня, но почему-то передумал, схватил за горло и бил головой о камни, пока я не потерял сознания. Так я очутился в плену у русских.
Когда я пришел в себя, то пожалел лишь о том, что гигант-драгун сразу же не убил меня. На центральной площади Минска лежала половина моих людей, мертвых или раненых. Толпа возбужденных русских окружала нас. Оставшихся в живых согнали на крыльцо под охрану казаков. Что я мог сказать? Что мне оставалось делать? Было очевидно, что я привел своих людей в хорошо организованную ловушку. Русские узнали о нашей миссии и приготовили встречу. Виной всему была записка. Именно из-за нее я забыл об осторожности и сразу помчался в город. Мне никогда не заслужить прощения. Слезы покатились по щекам, когда я увидел то, что осталось от эскадрона. Я думал о боевых товарищах, которые тщетно ожидают меня с провизией. Ней доверился мне, а я не оправдал его доверия. Маршал, вероятно, вглядывается в бескрайние снежные просторы и надеется увидеть отряд с зерном. Но нам не суждено порадовать его взор! Мне самому судьба не сулила ничего хорошего. Ссылка в Сибирь – вот лучшее, на что я мог рассчитывать. Но поверьте, друзья, что не о себе, а о голодающих товарищах беспокоился Этьен Жерар. По его щекам катились слезы, которые тут же замерзали, не успев упасть на землю.
– Что такое? – раздался грубый голос рядом. Повернув голову, я увидел огромного чернобородого драгуна, который стащил меня с седла. – Посмотрите, французик плачет. Я думал, что у корсиканца{158} служат храбрецы, а не сопливые мальчишки.
– Повстречай ты меня лицом к лицу, я бы показал, кто из нас сопливый мальчишка, – ответил я.
Вместо ответа мерзавец отвесил мне пощечину. Я схватил его за горло, но дюжина солдат оттащила меня от него. Воспользовавшись тем, что солдаты крепко держат меня, драгун еще раз ударил меня.
– Собака! – воскликнул я. – Разве так следует обходиться с офицером и джентльменом?
– Мы не приглашали вас в Россию, – ответил он. – Если ты пришел сюда незваным, то получай, что заслужил. Была б моя воля, я бы застрелил тебя не церемонясь.
– Ты ответишь за это однажды, – произнес я, вытирая кровь с лица.
– Если атаман Платов разделяет мое мнение, то ты не доживешь до завтра, – ответил он со свирепой гримасой. Затем сказал несколько слов своим подчиненным. Те немедленно оседлали коней.
Подвели Виолетту. Лошадь выглядела такой же несчастной, как ее хозяин. Мне велели сесть в седло. Мою левую руку обвязали ремнем, другой конец которого прикрепили к стремени драгунского сержанта. И вот я с уцелевшими гусарами в самом жалком положении выехал из Минска на север.
В жизни не встречал я такую скотину, как майор Сержин, начальник эскорта. В русской армии служат как самые лучшие, так и самые худшие солдаты в мире, но большего негодяя, чем майор Сержин из Киевского драгунского полка, не было ни в одной армии мира, за исключением партизан в Пиренеях. Здоровенный, со свирепым лицом и щетинистой черной бородой, торчавшей поверх его кирасы, он производил жутковатое впечатление. Я слышал, что позже его представили к награде за храбрость и силу. Что ж, могу подтвердить: в его руках была медвежья сила, которую я почувствовал на себе, когда он стащил меня с седла. По-своему он был остроумен и все время отпускал по-русски шуточки в наш адрес, отчего драгуны и казаки покатывались со смеху. Дважды он отхлестал моих товарищей плетью. Однажды приблизился и ко мне и уже занес плеть, но, видимо, что-то в моих глазах заставило его изменить решение. Майор не посмел ударить меня.
Жалкие и несчастные, замерзающие и голодные, мы двигались унылой вереницей через огромную заснеженную равнину. Солнце село, но наш тяжкий путь продолжался и в сумерки. Я окоченел от холода, голова ныла от побоев. Я сидел в седле в полубессознательном состоянии, не понимая, куда и зачем еду. Виолетта плелась, понурив голову, и поднимала ее лишь затем, чтобы презрительно фыркнуть на убогих казачьих лошаденок.
Неожиданно конвой остановился на единственной улочке крохотной русской деревушки. На одной стороне улицы была церковь, а напротив – большой каменный дом, который показался мне знакомым. В полумраке я рассмотрел, что мы снова оказались в Доброве, у дверей того же дома священника, в котором мы останавливались утром. Здесь очаровательная в своей наивности Софи перевела мне злополучную записку, которая столь странным образом привела нас к гибели. Обидно, всего несколько часов назад мы, полные надежд, выехали отсюда, а теперь остатки славного отряда, побежденные и униженные, в руках злобного врага безропотно ожидали своей участи. Но это судьба солдата, друзья мои; сегодня она тебя ласкает, а завтра жестоко бьет. Токайское во дворце, мутная вода в лачуге, роскошные меха или отрепья, туго набитый кошелек или пустой карман, постоянные колебания от лучшего к худшему, и лишь храбрость и честь остаются неизменными.
Русские спешились. Моим несчастным товарищам приказали сойти с лошадей. Было уже довольно поздно. Русские, похоже, собирались здесь заночевать. Крестьяне обрадовались, увидев, что мы попали в плен. Они высыпали на улицу с горящими факелами. Женщины угощали казаков чаем и бренди. К крестьянам присоединился старик священник, которого мы видели утром. Теперь он, радостно улыбаясь, вынес на подносе горячий пунш, запах которого я помню до сих пор. За спиной у отца стояла Софи. Я с горечью увидел, как горячо она пожала руку майора Сержина, поздравила его с победой и пленением врагов. Престарелый священник, ее отец, злобно взглянул на меня, вытянул костлявую руку и пробормотал ругательства. Красавица Софи молча взглянула на меня, и в ее темных глазах я прочел сожаление и сочувствие. Повернувшись к майору Сержину, Софи что-то сказала по-русски, отчего тот нахмурился и отрицательно покачал головой. Софи стояла в полоске света, который падал из открытой двери, и, кажется, умоляла о чем-то майора. Я не мог оторвать глаз от их лиц: прекрасной девушки и смуглого, свирепого лица мужчины. Чутье подсказывало мне, что от результата спора зависит моя судьба. Офицер долго качал головой. Наконец мольбы девушки смягчили его: по-видимому, он решил уступить. Майор повернулся в мою сторону, туда, где я стоял под охраной сержанта.
