Ольга Елисеева - Последний часовой
Никс тоже пребывал в дурном расположении духа. Чувствовал вину. И не умел извиняться. Точно злой, избалованный ребенок, которого он крепко скрутил на дне души, прорывался наружу и пакостил.
Как всегда, когда Николай не знал, что делать, он шел к матери. Мария Федоровна сидела в просторной комнате перед камином, в центре на ковре играли внуки. Они строили из кубиков стену, а потом с воплями бросались на нее и давили животами. Все это почему-то вовсе не беспокоило бабушку, в прошлом такую чувствительную к детскому визгу.
– Мадам, отчего этим архаровцам вы разрешаете делать что угодно, а мне запрещали играть с другими детьми? – спросил Никс, целуя матери руку.
– Потому что вы играли не с детьми, а в детей. И меня, конечно, огорчали их крики, когда вы били Адлерберга по лбу ружьем или надевали Михаилу на голову барабан.
Вдовствующая императрица удержала пальцы сына.
– У тебя влажные руки, ты взволнован?
Вместо ответа Николай протянул ей лист с рапортом Бенкендорфа.
– Старое дело, – молвила она, пробежав глазами. – Почему оно вдруг всплыло?
– Константин отозвался об Александре Христофоровиче как об очень надежном человеке, – нехотя ответил Никс. – И я… его обидел. Мне почему-то неприятно, что на его преданность может рассчитывать кто-то еще.
Мария Федоровна покачала головой.
– Ты ревнив. Это плохо. Порядочные люди не могут быть порядочны только с тобой. Теперь по поводу Араджио. Все, как тут написано. – Вдовствующая императрица постучала пальцем по листку. – Сашхен не знает только одного. Моренгейм была допрошена. Мною. В присутствии государя. И во всем повинилась.
Удивлению Николая не было границ.
– Почему же с Константина не сняли обвинений?
Пожилая дама вздохнула.
– Это было не так легко. Его разгульный образ жизни, попойки, настоящие оргии с актрисами и женщинами легкого поведения. О них говорил весь Петербург, и когда случилось то, что случилось, мнение света оказалось против него.
Николай недоверчиво покачал головой.
– Но можно же было закончить следствие. Дать официальное заключение.
– Это было неугодно нашему Ангелу.
Повисла пауза. Молодой император и его мать смотрели в глаза друг другу. Нет, он не понимал. Уже и следствие близится к концу, а ее l’enfant terrible, в сущности, так же простосердечен, как в детстве, когда после подножки брата орал на всю комнату: «Нечестно!» И плакал не столько от боли в разбитом колене, сколько от обмана.
– Слушайте. – В голосе матери прозвучало раздражение. Сколько она может разжевывать? – Александр и Константин дружили. Но ваш несчастный отец подозревал Ангела в желании похитить у него корону. Поэтому он даровал титул цесаревича не только первому, но и второму сыну. Таким образом, заявив, что у него два наследника. Какого захочет, такого и выберет. Это породило раскол. Соперничество. Мнимое, потому что Константин боготворил брата и никогда не хотел власти. Когда ваш отец был убит, Константин от потрясения ударился в попойки с гвардейцами. А гвардия, вы сами знаете… Кто владеет ее сердцем, владеет троном.
Мария Федоровна замолчала, предоставляя сыну самому додумать остальное. Николай тоже молчал. Ангелу показалась опасной популярность брата среди солдатни? Даже если Константин и не желал власти, нашлись бы горячие головы, готовые рискнуть за него в надежде на чины и пожалования.
– Случай с Араджио оказался очень удобным, чтобы запятнать Костю и удалить его из столицы. – Вдовствующая императрица смотрела поверх головы сына, ее лицо стало непроницаемо печальным. – Тот, кто рассчитывал использовать цесаревича в игре против императора, вынужден был отойти в тень.
Николаю ничего не оставалось делать, как в очередной раз преклонить голову перед мудростью старшего брата.
– Я понял, мадам. Но, – он снова поцеловал руку матери, – мне кажется, я плохой ученик. И с каждым откровением все меньше хочу брать уроки.
– Предпочитаете сами набивать шишки? – рассмеялась Мария Федоровна.
Предстояло еще извиниться перед Бенкендорфом. Возможность представилась при следующем докладе Следственного комитета. Царь медлил отпустить генерал-адъютанта. Задавал уточняющие вопросы. Тянул.
– Я могу идти?
«Нет! Не можете!» – чуть не сорвался Никс.
– Простите меня. – Он сказал это так, что слышали только его пресс-папье и перья в стакане. Тугой на ухо докладчик, конечно, не понял и решил, что его отпускают.
– Простите меня! – Рявкнул Никс.
Стекла в книжном шкафу задребезжали, на пол посыпался песок, которым сушили чернила на бумаге.
Александр Христофорович удивленно смотрел на царя.
– Я виноват! Я усомнился, не имея оснований! Это низко…
Генерал-адъютант шагнул к столу. Их разделяло зеленое суконное поле. Вполне преодолимое. И если бы, если бы, если бы не воспитание… Могут люди обняться глазами?
Глава 8
Чужой грех
— Вот! Полюбуйся! – Никс с размаху опустил на столик перед женой расползающуюся по швам папку из дорогого парижского картона. – Наша святая! Наша мученица! Преподобная Психея… – Он не нашел слов и только выразительно развел руками.
Александра Федоровна сидела в белом кабинете-фонарике и сквозь ситцевые занавески наблюдала толчею ласточек над круглыми кронами маленьких лип. Струйка воды в каскаде ласкала позолоченный бок тритона. Муж всегда приходил к ней около 11-ти выпить кофе и немного отдохнуть. Он вставал в шесть, а ложился в три, и, оказавшись у супруги за столом, не упускал возможности немного подремать в кресле. Ничего тише этих минут молодая императрица не знала. И на тебе!
– Сколько поз! Сколько осуждения несчастного брата. Вся Россия почитает ее за страдалицу! Взгляни…
Шарлотта осторожно приоткрыла папку. Там лежали разрозненные листочки, верно, представлявшие подобие дневника, но не сшитые между собой. А кроме них, россыпь записок на небольших клочках синеватой бумаги. На нее повеяло слабым запахом фиалки. Несколько засушенных цветов виднелись между страницами.
Александра испытала мгновенное чувство стыда.
– Ты это читал?
– Нет, я собираюсь хранить эту чепуху вечно!
Ответ был дан невпопад, но точно указывал на дальнейшие намерения императора.
– Откуда это у тебя?
– Привезено из Белева. Матушкой. Руки не доходили.
Значит, вдовствующая императрица знает? Впрочем, она знала всегда. Шарлотта порой ловила смутные разговоры о прежних грехах супруги покойного государя. Но, положа руку на сердце, не верила. Слишком несчастной, одинокой, оставленной казалась Елизавета. А кроме того… правдивой. И чистой. Очень чистой в своем страдании. Александра могла бы поверить только ей самой. И вот…
