Юрий Рожицын - СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
— Пройдите в залу, — засуетился полковник. — Застанет на кухне, невесть что подумает.
Зазвенел звонок, хозяин перекрестился и поспешил к двери. Пузатый,упитанный немец от порога выкинул руку в фашистском приветствии.
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — лениво отмахнулся Лисовский и в упор уставился на квартального уполномоченного нацистской партии. — Что вас сюда привело?
Тот заметно сник и с опаской покосился на развалившегося в кресле Сергея, с безразличным видом наблюдавшего за ним.
— Я обязан знать, кто и к кому приезжает...
Костя вплотную подошел к нему, показал жетон службы безопасности и строго спросил:
— Почему не защищаете фатерлянд в фольксштурме?
— У меня плоскостопие...
— Симулянт? — и раздраженно скомандовал: — Смирно! Кругом! Шагом марш!
Блоклейтер дрессированно выполнил приказание, ухитрившись дважды щелкнуть каблуками. Когда за ним захлопнулась дверь, хозяин изумленно уставился на Лисовского.
— Хват, парень! — и поразмыслив, посоветовал: - Не увлекайтесь, Константин Стефанович, люди себя на дурном теряют.
— Он прав, дядя Саша, — вступился за друга Сергей. — Этому типу по-доброму не объяснишь, цепляться, как репей, начнет. А Костя цыкнул, и он все понял.
— Как вы повзрослели! Я добрый десяток лет живу среди германцев и не умею разговаривать с ними в подобном тоне.
— Не я с ним разговаривал, а мундир, — сконфуженно проговорил Лисовский, — Язык эсэсовского мундира и офицерских погон немцы без перевода понимают.
— Я не в укор, а по-отцовски предостерег... Пойдем, Сереженька, хозяйничать, а Костя пусть Москву послушает...
— А вы не боитесь, что полиция заметит распломбированную шкалу?
— Э-э, мой друг, если всего бояться, то на белом свете жить не стоит! Да и устал я от страха, всю жизнь под пулями хожу... А в приемнике я хитрую загогулину приспособил, мастеру она под силу, у полицейского инспектора ума-разума на ее разгадку не хватит.
Сергей скинул мундир, засучил рукава рубашки, принялся щепать лучину. Аккуратно сложил ее в плиту, сверху приспособил дрова и поджег. Подождал, пока разгорится огонь, и захлопнул чугунную дверцу. Выпрямился и еле сдержал стон от внезапной боли в позвоночнике.
— Прострел? — участливо спросил полковник.
— В Бельгии, когда самолет в деревья врезался, спиной о перегородку стукнулся. В лагере ходил, будто палку проглотил.
То ли от дыма, густыми клубами повалившего из всех щелей печки, то ли от раскуренной трубки глаза Бахова подозрительно заблестели, и он поспешил переменить разговор.
— Хитрая у тебя сбруя для пистолета. Я давно мечтал о такой, да как-то случай не подвертывался ею владеть.
— С американца содрал. Он нас в свои шпионы блатовал...
— Говорит Москва! Говорит Москва! — донесся голос давнего знакомца Левитана. — От Советского Информбюро...
Сергей мигом подхватился и кинулся на голос, а Бахов напутствовал:
— Послушай, послушай, Сереженька. В кои веки родную Москву услышите!
— ...С выходом советских войск на Одер и захватом на его западном берегу плацдармов войска Первого Украинского и Первого Белорусского фронтов завершили Висло-Одерскую операцию, — голос диктора звучал приподнято и взволнованно. — В ходе операции нашими войсками полностью уничтожено 35 дивизий противника, а еще 25 дивизий потеряли от 50 до 70 процентов личного состава. Гитлеровское командование вынуждено было прекратить наступление на западе и перебросить на восточный фронт более двадцати дивизий...
— Сподобил господь бог дожить до светлого праздника! — истово перекрестился полковник. — Мне отмщение, и аз воздам... Шестьдесят верст осталось пройти русским воинам до гадючьего гнезда!
— Боже, картошка-то выкипела, — спохватился Бахов и поспешил на кухню. — Совсем забыл, старый дурень! Оно и не мудрено потерять голову от великой радости!
Сергей поискал взглядом пепельницу, не нашел и стряхнул серый столбик с конца сигареты в подцветочник. Лисовский осуждающе на него посмотрел, но тот беспечно отозвался:
— Ничё, потом вытряхну, какие мои годы. Вон и дядя Саша трубку на пол выбивает.
— Оба хороши, — проворчал Костя.
— Прошу откушать, чем бог порадовал, — пригласил хозяин. — Не велики мои достатки, но с вашими харчами обед получился приличный.
В эмалированной чашке дымилась картошка в мундирах, в тарелке — крупно искромсанная селедка, глубокую сковороду переполняло разогретое консервированное мясо, в сухарнице — три ломтика черного хлеба и горка галет. Полковник радостно потер руки, откупорил бутылку со шнапсом и бережно разлил но граненым стаканчикам. Поднялся за столом, громоздкий, сутуловатый, и приподнято провозгласил:
— Мой тост, молодые люди, за блистательные победы русского оружия!
Стоя выпил, внушительно крякнул и добавил:
— Дай бог и нам до великой победы дожить!
Сергей очистил картофелину, обмакнул в блюдечко с растительным маслом и солью, откусил, разжевал и зажмурился от блаженства.
— Вкуснотища, кто понимает!
— Выпьем еще по чарочке, — предложил хозяин. — Ноне спешить нам вроде не к чему, блоклейтер больше не заглянет. По русскому обычаю посидим вечерок, по душам поболтаем.
— Знаете, Александр Мардарьевич, — поднял стопку Костя, — выпьемте за светлую память лесника Георга и нашего общего друга Эриха...
— Чего ты, что, ты, родной! — всполошился Бахов. - Зачем живого человека в поминальник записывать?
— Живой! — парни обрадованно уставились на полковника.
— Да, да, живой... Весточку через друзей передал из Саксенхаузена.
— Заксенхаузена, — поправил машинально Лисовский и радостно подхватил. — Главное — живой, а остальное приложится.
— Лагерь не сахар, сами испытали, — в сомнении покачал головой Сергей.
— Твоя правда, Сергей Михайлович, — вздохнул Бахов. — Условия невыносимые, политических заключенных уничтожают в первую очередь. Я боюсь за Эриха!
— Выручать его надо, — забеспокоился Костя. — Себя он ради людей не щадил, теперь и о нем самом мы обязаны побеспокоиться.
Полковник набил трубку табаком, прикурил от зажигалки Груздева и потянул дым в себя. Чубук зачмокал, завсхлипывал.
— Почистить бы надо, да все руки не доходят. Забился, аж не продувается.
— Не тяни резину, дядя Саша, и не таись перед нами, — решительно проговорил Сергей. — С Эрихом нам вместе довелось хлебнуть сладкого досыта, горького до слез. Мы бы и его в Эссене выручили, да самих эсэсы к стенке приперли.
— Наслышан, наслышан... Через вас и я в доверие к хорошим людям вошел. Имеют они намерение его освободить, да силенок у них маловато.
