Максим Войлошников - Декабрист
— Я тоже остаюсь, Ломоносов, — отвечал Лунин. — Женщина, которую я люблю и которая любит меня, предана своему мужу и не бросит его умирать здесь. А ему дороги сейчас не выдержать. Я их не оставлю одних.
Ломоносов склонил голову в уважении перед своим другом.
— Вы, князь Сергей? — повернулся он к Трубецкому.
— Я лучше тоже останусь — жену бросить не могу, а тяжелого пути она не сдюжит. К тому же шансы уцелеть в бегстве не выше, чем здесь. — Трубецкой, как всегда, был расчетлив.
— Полковник Давыдов, Василий Львович?
— Ко мне жена тоже должна приехать, она уже лишилась прав… Куда я…
— Полковник Муравьев?
— Тоже жену бросить не могу, она вот-вот приедет. — Артамон Муравьев, всегда храбрый более на словах, пожал плечами…
— Капитан Якубович?
— С моей раной, — показал тот на голову, где отсутствовала часть черепной кости, закрытая пластиной. — В тайге не выжить. Увы.
— Майор Якушкин! — обратился Петр. — А как же вы?
— Господь направил меня на путь раскаяния, я поверил и желаю нести кару за свой прежний богопротивный атеизм, — отвечал тот глухо. Видно было, что пережитое заключение очень глубоко поразило душу героического офицера, и только обретенная вера спасла его от настоящего безумия. Пожав плечами, Петр наклонил голову, словно признавая такое духовное самоотвержение, граничившее с гордыней.
— А вы, господа, — обратился он к двум молодым людям, бывшим ему неизвестными.
— Это братья Борисовы, наши артиллеристы, — сказал Андреевич. — Под Белой Церковью пленены.
Тот, что был более худ и глаза которого полны живой мысли, сказал:
— Подпоручик Петр Борисов. Мой бедный брат, Андрей, не в себе после казематов. Дороги он не вынесет, а без меня погибнет. Поэтому, как ни жаль, я остаюсь, — при этом глаза его были полны такой тоски, что Ломоносов быстро отвернулся.
В это время какой-то шум снаружи отвлек его. Он выскочил в сени с пистолетом в руке и оказался среди полутора десятков заросших людей в цепях, многие были в лохмотьях. Они хотели, вероятно, выбежать наружу — но оттуда в них целились шесть стволов, и они принуждены были остановиться.
— Что происходит, господин хороший, — протолкался к Ломоносову разозленный Орлов. — Я своих ослобонил, а твои нас на волю не пущщают!
— А то, что ты своих даже не расковал, а уже лезешь наружу, хочешь шум поднять. Давайте, расковывайтесь, а выйдете не раньше нас.
— Хорошо, — вдруг сменил гнев на милость Орлов, сделав знак своим приятелям не шуметь, — а давай мы все с тобой уйдем?! Толпа больше будет, от солдатской команды легче отобъемся!
— Подумаю сейчас, — отвечал Ломоносов. Как только каторжные успокоились и принялись расковываться найденным где-то инструментом, он вернулся в отделение, к своим.
Здесь он увидел, что Стрелков, работая на пределе, уже расковал ноги и принялся за руки их двенадцати товарищей. Он уже успел расковать десятерых, когда снаружи, издалека, до Петра долетел звук выстрела. Ломоносов понял, что весть о бунте в Горном Зерентуе долетела до Благодатского.
— Быстрее, Стрелков! — крикнул он и выбежал наружу.
Штрафные каторжники волновались.
— Тихо, в Горном Зерентуе бунт — им не до нас будет! — крикнул Петр. — Две цепи осталось. Расковывайтесь быстрей! Все уйдем!
В это время показался Стрелков, и со словами:
— Все готовы! — с размаху кинул инструменты уголовным каторжным. Те тут же подхватили их и пустили в дело.
Из дверей отделения показались освобожденные декабристы, на ходу накидывавшие приготовленную заранее теплую одежду. Они выбежали наружу. За ними устремились и уголовные. Петр вбежал в отделение, где оставались восемь его товарищей. Он крепко обнял их на прощание, сказал:
— Прощайте навеки, друзья! — и выбежал вслед за остальными.
Снаружи выяснилось, что уголовные хотели завладеть оружием стражи, но оно было уже собрано и его раздавали освобожденным офицерам.
— Мы идем с вами? — потянул Ломоносова Орлов.
— Ты можешь взять двоих или троих, кому веришь. Остальным не хватит лошадей.
— Что?! — закричал Орлов. — Ты хочешь нас обмануть?!
Остальные разбойники, кто уже не бросился наутек, угрожающе надвинулись на Петра. Ломоносов достал пистолеты.
— Если придется, перебьем вас всех, — сказал он спокойно, — лучше бегите, пока вас не хватились.
Большинство уголовных при этих словах кинулись прочь. Орлов смирился, выбрал бывшего гусара и еще двоих приятелей, остальным сказал:
— Прощевайте, други! Даст бог, не свидимся боле.
Освободители и освобожденные побежали вслед за Ломоносовым к лошадям. Через несколько минут они достигли их, вскочили в седла и поскакали к перевалу.
Орлов подскакал к Ломоносову и обвиняюще крикнул:
— Вон, у тебя еще четыре лошади под въюками!
— А что мы месяц жрать будем в дороге, ты подумал? — спросил его Петр.
Глава 55
Бунт
Двух часов не прошло, как примчался верховой в Нерчинский завод и доложил Бурнашеву и воинскому начальнику, что в Горном Зерентуе взбунтовались каторжные. У Тимофея Степановича к майору Фитингофу один вопрос был:
— Ты даешь гарантию, что твой горнозаводской батальон не допустит бунтовщиков в сие место?
— Живот положу, Тимофей Степаныч, а только какие гарантии можно дать, имея под рукою всего две роты?
— Тогда дай мне надежного офицера. У меня золото лежит, и надо его срочно вывезти, чтобы бунтовщики не расхитили, — сказал Бурнашев.
Действительно, в хранилище заводской конторы находилось около двух пудов золота, выплавленного из серебряно-свинцового концентрата. Они не поспели к последнему зимнему обозу на запад и дожидались добавления. Чем крупнее доставка золота в Санкт-Петербург, тем вернее награда за беспорочную службу тому офицеру, который ее проводит. Но теперь речь шла уже не о награде, а о самом сохранении драгоценного металла.
Когда прапорщик Анисимов явился перед Бурнашевым, тот сказал:
— Вот что, прапорщик. Поручаю вам ответственейшее дело, поскольку из-за бунта более некого отправить: надо отвезти золото в Нерчинск, подальше от бунтовщиков. Золота немного, поэтому могу выделить в конвой только шестерых казаков и своего кучера, бурята Даира. Не позже чем через час вы должны выехать по северной дороге — на Газимурский Завод и далее на Сретенскую, а оттуда уже в Нерчинск.
— Слушаюсь! — вытянулся молодой офицерик, демонстрируя величайшее усердие. И вскоре бурнашевская коляска, груженная почти двумя пудами золота, стояла у ворот.
