Игорь Коваленко - Улеб Твердая Рука
Все уже устали ждать конца затянувшегося непонятного их разговора. Наконец огуз принялся, завывая, колотить себя в грудь и по скулам. В два прыжка подскочил к Твердой Руке, и не успел юноша опомниться, как степняк лизнул его щеку.
Улеб содрогнулся от отвращения, схватил наглеца поперек мехового кафтана, так отшвырнул, что тот отлетел, как ядро из пращи.
Толмач сообщил Святославу, о чем толковал с печенегом, и князь объявил:
— Он племянник кагана по имени Мерзя. Он сознался и признал улича. Ну, еще он Курю ругал, себя оправдывал.
Закричали в ответ возмущенно:
— Нет пощады ему!
— Судить нунь же!
— Смерть убийце невинных!
— Деревьями разорвать!
— На Перунов костер его!
Святослав поднял руку, унял голоса, вынес свое решение:
— Пусть же Улеб и его угостит дубиной.
— Не хочу карать безоружного, — сказал Твердая Рука. — Не могу.
— Я могу! — Боримко выступил в круг. — Дайте мне отплатить этому за слезы родичей!
Но Улеб его отстранил, предложил:
— Надо так. Мерзя отсчитает их своих ровно столько, сколько напало на наше село. Принесите им сабли. Вот мой меч. И сойдемся. Не осилю, гоните их в шею на все четыре стороны.
Толмач перевел Мерзе требование юноши. Тот закивал, отобрал себе подмогу. Загалдели огузы, довольны. Еще бы, двенадцать против одного. Уже видели себя безнаказанно бегущими на все четыре стороны. Принесли им сабли. Стали они в ряд, смотрят на светловолосого чудака, что сам напросился на погибель, ждут сигнала.
— Многовато их, — зароптали росичи.
— Ой ли, справишься? — сказал Святослав. — Я дозволю, но только вдвоем с Боримкой.
— Хорошо, можно так. Отойдите, братцы, — сказал Твердая Рука, — наше теперь дело.
В этот момент, как нарочно, на горячем коне подоспел Иванко, доставил Кифу, как Ольга велела.
Увидела смуглянка, что милый ее с обнаженным мечом рядом с каким-то воином против дюжины сабель в центре круга из щитов безучастных дружинников, рванулась к нему, повисла на шее — не оторвать. Закричала как резаная, прямо сердце зашлось у каждого.
Малуша-ключница, любимица князя, поддержала несчастную криком:
— Деву жалко, а вдруг потеряет ладо! Ах, мужи, хватит кровью куражиться! Не оскверняйте хоть праздник наш! Не дозволь им, княжич!
И князь, подумав, отменил бой, хоть Улеб с Боримкой пытались протестовать.
Малуша взяла Кифу под руки, проводила в сени к праздничной трапезе. Мамки-няньки приветливо встретили юную гостью, плясунью заморскую, окружили заботой на Красном дворе.
Глава XXV
В описываемые времена был год, отмеченный утратой в трех странах, связанных между собой нашими сказаниями. На Руси, в Булгарии и Византии. Года 969-го, месяца июля, дня одиннадцатого умерла великая княгиня Ольга. Почила тихо и покорно от неизбежного недуга всех людей, от старости. Следуя древнему обычаю, поляне положили ее в днепровскую ладью, пронесли на плечах через град, посад и предгородню туда, где сама когда-то присмотрела место для собственного жальника. Хоть и была причастна к христианской вере, оплакивали ее как всех предков на родине. Хоронили не в санях, как то делалось в зимнюю пору, а в лодке, поскольку лето стояло. Еще когда жива была, успел проститься с матушкой Святослав. После тризны отпрысков своих так определил: Ярополка оставил в Киеве, Олега отослал в Искоростень править Деревской землей, а побочного сына, малолетнего Владимира, отдал Новограду, раз уж сами новогородцы запросили его. Свершив это, Святослав воротился к войску за Дунай.
Года 969-го умер булгарский царь Петр, сын Симеона, того самого бесстрашного, знаменитого Симеона, что в свое время провозгласил себя «царем булгар и греков», терзал ромейские армии как никто иной до него и как никто иной до него расширил границы придунайского государства. Как и Ольга, почил Петр от скончания лет своих. Погребли его под церковный звон и заупокойные моления монастырской братии. Старший сын его, Борис, принял власть. Чтой-то поначалу не поладили они с росским княжичем, случилась меж ними ссора со всеми бранными последствиями, однако вскоре Святослав признал его полномочным, законным владетелем, и сошлись они в общих помыслах о возмездии Константинополю.
Года 969-го, месяца декабря, дня одиннадцатого не стало византийского василевса Никифора Фоки. Суровый воин, носивший после гибели сына власяницу, в рот не бравший вина и мяса, более чем полжизни проведший в походах, взявший сто городов мечом, почил насильственной смертью в своей же столице. Его жена Феофано ночью впустила в императорские покои своего любовника Иоанна и его воинов. Так был убит василевс. Отгремели колокола, пролили крокодиловы слезы наемные плакальщицы, скорбно прокатили катафалк на виду у горожан и храмов сами же убийцы. Ну не сами, так те, что направили их. Иоанн Цимисхий надел окровавленную диадему. Взял трон крупнейший воитель и землевладелец из Малой Азии, в поместьях которого трудились сотни париков. Стал править еще рабовладельческим и уже феодальным своим государством, могучим, как прежде.
Улеб Твердая Рука отправился вместе с дружиной Святослава на Балканы.
Чтобы сэкономить время и не тащить за собой сумных коней (князь, мы знаем, страсть как не любил обузу в походах), Святослав намеревался преодолеть этот путь по течению реки и моря в парусных насадах. Однако стало известно, что Куре удалось быстро собрать и усадить в низовьях Днепра, от порогов до лимана, все уцелевшие племена Степи, кроме ятуков.
Именно ятуки, преграждавшие Черному кагану подступы к землям соседей своими новыми поселениями, сообщили о том, что Куря встает и ложится с мечтой о питьевой чаше из черепа киевского владыки. Княжич хмыкал в ответ. Но осмотрительные мудрецы уже в который раз советовали не плыть, а воспользоваться давно проторенным путем посуху. Они предостерегали:
— Увязнешь у моря, день и ночь отбивая засады. Степь не выйдет на открытый бой, будет рвать клочья, а и тем задержит. Управишься с Царьградом, тогда и плыви вспять, коли охота в ладье покачаться и с разбойными нападениями порубиться играючись.
— Будь по-вашему, — согласился, подумав, — двинем в седлах.
Близ Пересеченя простился Твердая Рука с Кифой, пообещав, что вернется с удачей. Боримко отвез ее в Радогощ, вместе с сыновним приветом Улеба родимому сельцу.
Хромой Петря и все сородичи очень радостно встретили весть про Улеба, молодую жену его приютили-приняли охотно, заботливо. Вскоре накрепко полюбилась она уличам. Хоть, как говорится, и чужого поля ягода, но пригожа, уживчива. Нрав у Кифы веселый, приемлемый, не ленива она — это главное. А речи местной скоро выучится с новыми подружками-балаболками.
