Вера Космолинская - Коронованный лев
— А в чем дело? — с любопытством спросил его младший брат, но ответа я уже не слышал, движимый каким-то маниакальным притяжением, я сделал несколько шагов и… остановился как вкопанный.
— Фландрия — это только начало! — громко и развязно воскликнул Дизак. — Мы должны стать империей, мы захватим полмира, а потом и весь мир! Зачем ждать еще двести лет?..
Чепуха, — подумал я. — Это обычные слова. Не больше чем «да здравствует просвещение!». Мало ли что можно провозгласить. Да и империя при Карле Великом уже была. Это только кажется, что в этом есть что-то новое. Не принимать же за откровение лишь странные интонации человека, к которому я априори отношусь предвзято. Но «двести лет»… Не сто, не тысяча, не триста…
Я успел заметить, что Дианы рядом не было, и немного успокоился.
— Ура Карлу Великому! — дурашливо обрадовался Брантом и слегка стушевался, заметив меня и сообразив, что может случиться спонтанный дебош.
— Рад всех приветствовать, — сказал я с шальной несдержанной ноткой, сделав последний шаг. Дизак повернулся и со смешливым изумлением вскинул брови, в глазах его блуждал странный блеск. Пьян? А меня-то что так опьянило? Наполеоновская эпоха двести с лишним лет спустя?
— Да неужели? — обратился я прямо к нему. — Так-таки империей? Вы что же, сами это придумали?
Кто-то из дам нервно хихикнул, одни отступили подальше, другие, наоборот, придвинулись ближе.
— Неужели малыш Шарди имеет что-то против? — с ехидцей вопросил он в ответ, иронично подкрутив ус, составивший бы честь любому мышиному королю. — А против короны и короля у вас тоже есть какие-то возражения? Или даже соображения? — На дне глаз вспыхнуло нечто зловещее, на мгновение, но не более — и пропало. На дне его глаз на мгновение, но не более, вспыхнуло нечто зловещее — и пропало. Осталось разве что какое-то затаенное веселье. Как, кажется, и у меня самого?
— Отнюдь, — опроверг я со всей любезностью. — Но я не верю в ваш светлый разум. Задумай вы верой и правдой служить короне, за нее придется всерьез опасаться. Легко сказать — империя. А как вы собираетесь это осуществить? Пламенным наскоком, чтобы весь мир, почувствовав угрозу, объединился против вас?
Дизак усмехнулся.
— Скажите уж вернее, вам придется опасаться за себя?.. — Я было фыркнул, но тут он поднял руку странным мягким жестом. — Но право же, не стоит, — произнес он проникновенно и доверительно, в какой-то совершенно не свойственной ему манере. — Не опасайтесь, прошу вас. Все дело не в мече, а в мире. — Я поглядел на него недоуменно.
— Что вы говорите?
— То, что нам всегда следовало бы говорить. Мир не ополчится на нас, если мы примем его с радостью. — И тут он, склонив голову, громко вздохнул — смиренно и покорно, и от этого смирения меня вдруг пробрал неестественный холод. Не может же он всерьез… Но он, кажется, мог. Он снова вздохнул, и в этом вздохе было что-то доверительно печальное и усталое. Он что же… быть не может. Он находил бывшую вражду неинтересной? Как, собственно, находил ее и я. Если только в ней не было бы ничего нового. Но именно это и было новым. — Полагаю, что я уже ничем не могу оправдаться в ваших глазах?
Фигурально выражаясь, я застыл с открытым ртом. Хотя открыть рот и заговорить сумел не сразу:
— Прошу прощенья, что?..
— Нет, нет, — предупредительно прервал он меня, и в его глазах снова проскочила странная искра, а голос стал и вовсе елейно-задушевным. — Это вы меня простите. К чему вражда нам, братьям по вере? Если вражда не нужна даже нашим братьям если не по вере, то по самой Франции? — его взгляд стал казаться бархатным, а слова будто усыпляли. — Нам всем следует забыть старые обиды и объединиться во имя высшей цели.
— Высшей цели? — переспросил я. — Фландрии?
— И чего-то неизмеримо большего! — чарующе улыбнулся Дизак. — Ради царства всеобщего мира и согласия, Благоденствия и вечного Рая на земле!
Похоже, не я один сейчас смотрел на него как на умалишенного.
— Вот это здорово!.. — услышал я восклицание за своей спиной и узнал голос Роли. Похоже, вся компания все же подобралась поближе, любопытствуя, что же произойдет. — Красиво заливает!..
Дизак бросил на него быстрый острый взгляд, но тут же снисходительно наклонил голову:
— Благодарю. Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?
— Э… в общем и целом верно, — несколько недоуменно протянул Роли.
Дизак продолжал улыбаться, имея загадочный вид кота, слопавшего пресловутую канарейку.
— Это же… — проговорил вдруг некстати Огюст, но в то же время где-то позади раздался странный шум, толкотня и Огюст замолчал. Впечатление было такое, будто кто-то его куда-то тихо уволок, но я предпочел не оглядываться.
— И нет ни эллина ни иудея?.. — промолвил я.
Дизак быстро повернулся, и снова мягкий наклон головы совершенно не вязался с внутренней, но словно бы задрапированной мягким радужным блеском резкостью в глубине его глаз.
— Вы совершенно правы. И я весьма рад тому, что мы понимаем друг друга. Оставим же вражду и прежние заботы. Нас всех ждет великий и прекрасный новый мир. Отринем прошлое — ненужный тяжкий сон!
— Но что с империей, — напомнил я, — почему не сто лет, не тысяча, почему двести?..
По лицу Дизака прошла смутная тень. Стоило ли задавать вопрос так в лоб?
— Это было бы слишком банально, вы не находите? — промолвил он, и его голос потерял чуть не половину прежней елейности, хотя тут же обрел ее снова. — А я избегаю банальностей. А также и всех ошибок прошлого. — Мне не показалось, на последних словах он сделал намеренное ударение. — А потому, давайте же забудем прошлое, не будем держать друг на друга зла — это не по-христиански, и пожмем друг другу руки!
И он действительно протянул мне руку. Несколько секунд я изучал его как некую экзотическую птицу. Но протянул руку в ответ. Разве неинтересно, какова на ощупь рука командора, даже если знаешь, что она каменная? Вокруг прокатилось какое-то шушуканье, но в сущности, было на удивление тихо.
Его пожатие было крепким, но не чрезмерно, открытым и спокойным. Что это могло говорить о человеке, которому оно принадлежало? Да в сущности, ничего.
Когда мы уже разомкнули руки, Дизак вдруг сделал шаг назад, улыбнулся и чуть подмигнул, будто хотел сказать мне на ухо нечто забавное. И так слишком пораженный, я и не подумал отстраниться, он потянулся и легко взял меня за запястье, притянув поближе — чтобы никто нас не слышал. От этого прикосновения я неожиданно вздрогнул и у меня из глаз чуть не посыпались искры. Оно казалось легким только на первый взгляд — со стороны. Окаменевшие пальцы глубоко впились в какую-то точку — такую не заденешь случайно, мимоходом, о ней надо знать. Не скажу, что ожидал подобного, но сдержаться мне удалось, возможно, как раз от изумления, я не издал ни звука. Никто ничего не заметил, похоже, он на это и рассчитывал, так как, хотя я молчал, ничего другого он мне не сделал, внешне ничем не провоцируя, только тихо и дружелюбно сказал в самое ухо:
