Филип Гриффин - Королева легионов Афины
Рядом с купальнями находилась площадка, на которой делали массаж. В той же стороне был выход к конюшням и на дорогу, ведущую к Могонциаку. Урсула и Бриттола укрылись тут, оставив остальных в купальнях в компании с Рустиком, который вновь ощутил себя в своей родной стихии, нежа свое обнаженное тело в теплой воде, наслаждаясь любимым вином и созерцанием прелестей двадцати молодых женщин.
Бриттола и Урсула лежали ничком на деревянных массажных столах. Слуги втирали ароматные масла им в шеи, плечи и спины. До них доносился смех Марты, Саулы и Кордулы, игравших в купальне. Время от времени слышался и заразительный смех Пинносы, который чаще всего сопровождался оглушительным плеском воды.
— Если бы здесь была часовня, — произнесла Бриттола, — это место можно было бы считать идеальным.
— Оно было бы идеальным, если бы находилось в наших западных землях, — сонно ответила Урсула.
— Госпожа? — Голос Олеандры как-то странно звенел от напряжения.
— Что такое?
— Я думаю, вам нужно встать, Госпожа. К вам пришли. — Нервозность служанки передалась Урсуле и Бриттоле. Не произнеся ни слова, они обе встали и, насторожившись, посмотрели туда, куда им указала Олеандра.
Как только Урсула узнала знакомый силуэт, ее сердце похолодело. На входе стоял, отбрасывая длинную тень, Морган. Он замер, давая глазам привыкнуть к полумраку после яркого солнечного света. Он выглядел напряженным, и это было плохим знаком. Он явно привез плохие новости.
Страх сковал грудь Урсулы, и она задрожала, даже не осознавая этого. Как в полусне, она накинула халат и пошла встречать гонца. Она смотрела только на Моргана и не слышала, как Бриттола послала слуг за остальными командующими и за Кордулой.
Морган сделал шаг навстречу Урсуле, и в этот момент она поняла, какую именно весть он ей принес. Как будто само присутствие Моргана и его известие жили своей собственной жизнью, и эта жизнь была вечной. А слова, которые он должен будет произнести, были всего лишь ритуалом.
Сначала Морган ничего не говорил. Он низко поклонился и выпрямился, мрачно заглянув ей в глаза, и эта тяжесть и грусть во взгляде сообщили ей больше, чем могло сказать любое слово. Теперь в ее снах будет снова и снова появляться именно такое его лицо и такие глаза. Он взял ее за правую руку и осторожно положил в нее маленький деревянный предмет.
Ей не нужно было смотреть на него. Она и так знала, что это такое.
Пока публика смеялась шутке Константина, Урсула решительно спустилась по ступеням, подошла к Константу, взяла его лицо в свои руки и поцеловала в губы. Одобрительные возгласы «Еще!» почти оглушили ее. Урсула не заставила себя упрашивать и просто сделала то, о чем ей кричали. На этот раз Констант ее крепко обнял. Не обращая внимания на рев публики, она немного отстранилась и подала ему маленький кисет, который вышивала все последнее время.
— Что это? — Константу пришлось кричать.
— В нем мой маленький портрет, который написала Бриттола. Мы сделали для него рамку из дерева и серебра. Я украсила ее сама. Это для того, чтобы тебе легче было меня вспоминать. — Рассказывая ему об этом, Урсула осторожно надевала кисет на шею возлюбленному. Повиснув, тот ударился о панцирь. Увидев, как глупо это выглядит, Урсула улыбнулась и заправила кисет внутрь, под доспехи. Потом она посмотрела Константу в глаза.
— Он всегда будет со мной. Я не сниму его даже во время купанья. — Он крепко обнял Урсулу за плечи и вгляделся в ее глаза. — И запомни: только в твоем голосе я слышу зов семьи. Только в твоих глазах отражается мой дом.
— Было большое сражение, Ваше Высочество, — когда к ним молча стали подходить остальные девушки, голос Моргана, наконец, прервал ледяное и уже как бы загустевшее молчание. — У Константа оставалось только две тысячи человек, его авангард да отделение кавалерии батавов. Все остальные его бросили, поверив слухам о скором свержении Константина. В это время много говорилось о том, что со стороны Италии к ним двигалось большое войско, посланное для выполнения приказов Гонория, которое, возможно, он сам и вел. И только тем, кто встанет под его знамена, была обещана жизнь или даже награда. Констант твердо решил прорваться к отцу, чтобы вместе сокрушить армию Геронтиуса, но перебежчики знали слишком много его секретов: все известные ему горные тропы и пещеры, места походных лагерей. Геронтиус сумел расставить ему ловушку. А когда Констант попытался уйти от врага по узкому ущелью, его самого и его людей встретило целое шеститысячное войско, и еще четыре тысячи уже закрывали им отход назад. Но даже…
— Нет! Этого не может быть! — вскрикнула одна из девушек. Кто-то из них заплакал.
Морган продолжал:
— Но даже поняв, что силы противника значительно превосходят их собственные в пять раз, они не сдались. К окончанию сражения противник потерял больше половины своих солдат. Констант погиб одним из последних. Его тело нашли коленопреклоненным среди многих свевов, павших от его меча. Штандарт Первой Конной был зажат у него под правой рукой: он использовал его как костыль после того, как получил первые раны. Правая его рука так сильно сжимала вот это, — он кивнул на предмет, который Урсула все еще сжимала в своих руках, — что тем, кто его нашел, пришлось его вырезать.
— Не было ли… — Урсула замолчала, потом сделала глубокий вдох и снова заговорила. — Я хочу сказать, не было ли предсмертной записки?
Морган покачал головой и снова указал взглядом на ее руки, словно бы говоря: «Все, что есть, ты держишь в руках». Потом он повернулся к остальным и заговорил уже громче.
— Но это не все. Будто бы такой трагедии не хватает с лихвой, судьба обрушила на меня еще одно бремя. У меня есть для вас еще одна новость, страшнее прежней, и, боюсь, она повлияет не только на нас, но и на весь мир в целом.
— Продолжай, — решительно сказала Пинноса, подойдя к Урсуле и обняв ее за плечи.
— Когда я прибыл в Могонциак в поисках командующих Первого Легиона Афины, из-за Альп пришло срочное и самое ужасное известие. — Он опустил глаза, явно собираясь с духом, чтобы сказать следующие слова. Медленно подняв голову, он провозгласил: — Вечный город был атакован, взят и разграблен проклятьем всех западных земель: Алариком и его вестготами!
Кто-то из женщин зарыдал в голос.
— Ты хочешь сказать… — воскликнул Рустик.
— Да, Рим, мать городов. Пал и все еще исходит дымом от пожарищ, словно от жертвенных костров.
VII
