Лучший из лучших - Смит Уилбур
Через пятнадцать дней она сняла последние швы: шрам оставался ярко-красным и выпуклым, однако нагноения не было. Похоже, рана зажила первичным натяжением – использование сильного антисептика на живой ткани оправдало себя.
Через пять недель Мунго отказался от костыля, перейдя на крепкую палку, и пошел по тропе, огибавшей холм позади миссии.
Каждый день он уходил немного дальше и гулял чуть дольше. Как хорошо вырваться на волю, сил нет терпеть ледяную холодность Луизы, прерываемую ссорами!
За острым северным гребнем холма Мунго нашел естественную площадку, где можно было сидеть на глыбе серпентина, как на скамейке, под сенью великолепных раскидистых ветвей старого свинцового дерева и смотреть на покрытую травой холмистую равнину, простирающуюся до голубоватого силуэта дальних холмов, за которыми стоял крааль Лобенгулы.
Мунго чувствовал, что там можно поживиться. Это был инстинкт акулы, которая чует добычу на глубине и расстоянии, недоступным обычным органам чувств. Инстинкт редко подводил его. Было время, когда он решительно хватался за любую возможность, безжалостно используя все свои силы и навыки.
Сент-Джон сидел под деревом, упираясь подбородком в руки, положенные на набалдашник трости, и возвращался мыслями к своим победам: огромным кораблям, на которых плавал через океаны, перевозя сокровища – чай, кофе, специи и полные трюмы черных рабов. Он вспоминал богатые плодородные земли своих имений, сладкий запах плантаций сахарного тростника во время сбора урожая, груды золотых монет, кареты и породистых лошадей – и, конечно, женщин. Много женщин, может быть – даже слишком много: именно они довели его до такого состояния.
Наконец Мунго позволил себе подумать о Луизе. Она заставляла его гореть огнем – и чем чаще он пытался потушить это пламя, тем сильнее оно разгоралось. Луиза ослабляла и отвлекала его, мешая безжалостно достигать цели, как в прежние времена.
Ее отцом был один из надсмотрщиков на огромных плантациях Сент-Джона в Луизиане. Когда девушке исполнилось шестнадцать, Мунго позволил ей выезжать лошадей жены; в семнадцать – взял в дом в качестве компаньонки и горничной жены; в восемнадцать – изнасиловал.
В соседней спальне жена изнемогала от очередного приступа мигрени, а Мунго срывал с Луизы одежду, охваченный безумием, которого не испытывал никогда раньше. Она отбивалась с яростью, унаследованной от индейских предков, но каким-то извращенным образом ее сопротивление возбуждало его не меньше, чем вид крепкого молодого тела под разорванной одеждой. Луиза расцарапала ему грудь, искусала до крови, но не проронила ни звука, хотя на один-единственный крик прибежала бы хозяйка или слуги.
В конце концов Мунго удалось повалить девушку на толстую шкуру белого медведя посреди комнаты – обнаженную, не считая обрывков нижней юбки, прикрывавших длинные стройные ноги. Он налег на Луизу всем телом, раздвинул ей ноги и вошел в нее.
Только тогда она заговорила. Обхватив его руками и ногами все с той же дикой яростью, Луиза прошептала хриплым, прерывающимся голосом: «Я люблю тебя, я всегда тебя любила и всегда буду любить!»
Когда на них двинулись армии Севера, жена забрала детей и сбежала в родную Францию, а Луиза осталась с ним: если удавалось, сопровождала в походах, если нет, то ждала, ухаживая за ранеными в госпитале Армии конфедератов в Гальвестоне. Там-то она и выходила его, принесенного с поля боя наполовину ослепшим и жутко израненным.
Луиза поехала с ним, когда он в последний раз вернулся в Фэрфилдс, разделив его отчаяние при виде сожженных полей и разрушенного дома, – и с тех пор всегда была рядом.
Если бы не она, возможно, сейчас все было бы иначе: ее присутствие ослабило его, притупило решимость. Сколько раз он чуял хороший шанс – шанс вернуть себе все, но каждый раз Луиза заставляла его колебаться.
«Я перестану тебя уважать, если ты сделаешь это», – однажды сказала она.
«Мунго, я не ожидала, что ты на такое способен. Это неправильно, это аморально».
Постепенно ее отношение менялось. Иногда после очередной неудавшейся попытки разбогатеть она холодно смотрела на него – с этаким ледяным презрением.
«Почему ты не уйдешь от меня?» – настойчиво спросил он тогда. «Потому что люблю тебя, – ответила Луиза. – И порой очень об этом жалею».
В Перте он заставил ее сыграть роль приманки, заманить намеченную жертву – и тогда Луиза впервые взбунтовалась. Она отправилась верхом к обманутому человеку, чтобы лично предупредить его. Пришлось бежать, уплыть на маленькой торговой шхуне всего за час до прибытия констеблей с ордером на арест Мунго.
С тех пор Сент-Джон не доверял ей, хотя уйти так и не решился: оказывается, она все еще нужна ему. В Кейптауне Мунго наконец получил письмо – одну из пяти копий, отправленных его шурином, герцогом де Монтихо, на каждый из адресов, где проживал Сент-Джон с тех пор, как уехала жена. Миссис Соланж Сент-Джон простудилась во время верховой прогулки и в пять дней умерла от пневмонии. Ее дети остались на попечении герцога, учились вместе с его собственными, и де Монтихо намекал, что не позволит Мунго их забрать.
Наконец он был свободен и мог выполнить данное Луизе обещание: они оба стояли на коленях перед алтарем в лондонской церкви Святого Мартина в Полях, и Мунго торжественно поклялся перед Богом, что женится на Луизе, как только сможет.
Перечитав письмо шурина трижды, Мунго поднес его к пламени свечи, потом растер пепел в мелкий порошок и не сказал Луизе ни слова: она до сих пор верила, что он женат, их отношения кое-как продолжались, становясь все более натянутыми.
Даже когда Луизы не было рядом, она все равно оказывала на него влияние: на темном перекрестке к югу от Кимберли, несмотря на блеск алмазов в руке Хендрика Нааймана, Мунго не смог выбросить из головы презрение в ее глазах и ледяные слова, слетающие с прелестных губ. Тень Луизы заставила его промахнуться – его, опытного стрелка! Он выстрелил на долю секунды позже и чуть в сторону: бастаард остался жив. А толку-то? Луиза все равно разозлилась до предела.
Когда он, едва держась в седле, на раненом спотыкающемся жеребце вернулся туда, где она ждала, и увидел ее лицо в лунном свете… Да, Луиза подхватила его, не дав упасть с лошади, перевязала раны и отправилась за помощью, но Мунго понял, что они перешли какую-то черту, откуда уже не вернуться.
Словно в подтверждение его догадки, он увидел, как Зуга Баллантайн смотрит на Луизу, – Мунго хорошо знал этот взгляд. За прошедшие годы многие мужчины смотрели на Луизу такими глазами, однако на этот раз она открыто, не скрывая своих чувств, ответила на него.
Во время долгого путешествия на север Луиза шла рядом с повозкой, в которой лежал раненый Мунго, и он задал вопрос, а она и не думала ничего отрицать.
– По крайней мере, Зуга – человек чести.
– Тогда почему ты не уйдешь от меня?
– Ты прекрасно знаешь, что я не могу оставить тебя сейчас, в таком состоянии…
Она не договорила, и они больше не касались этой темы, хотя по ледяному молчанию Луизы он чувствовал, что ее мысли заняты другим мужчиной. Мунго знал: как бы ни была несчастна женщина, она редко разрывает отношения, если у нее нет более привлекательной перспективы. Теперь такая перспектива у Луизы появилась, и оба это сознавали.
Мунго задумался: интересно, позволит ли он ей уйти, если Луиза наконец решится на это? Совсем недавно он скорее убил бы ее, но с тех пор, как они добрались до Ками, события стали развиваться с ошеломляющей быстротой. Дело шло к развязке, и Мунго чувствовал, что кончится взрывом.
Он позабыл, как сильно его когда-то привлекала Робин Баллантайн, но теперь ему об этом живо напомнила зрелая женщина, Робин Кодрингтон, – еще неотразимее, чем во времена девичества. Ее сила и уверенность обеспечат надежную гавань человеку, до смерти уставшему от жизненных бурь и невзгод.
Сент-Джон знал, что Робин – доверенное лицо короля матабеле. Если интуиция его не обманывает, то для получения ожидающих на севере сокровищ посредничество Робин в общении с королем будет неоценимо.
