Джеймс Купер - Том 6. Зверобой или Первая тропа войны
— Ты добрая, Хетти, а это гораздо больше того, что можно сказать о Гарри Марче. У него смазливая физиономия и статная фигура, но у него нет сердца… Но довольно об этом. Скажи лучше, в чем я могу сравниться со Зверобоем?
— Подумать только, о чем ты спрашиваешь, Джудит!
Он не умеет говорить и выражается еще хуже, чем Непоседа; Гарри ведь тоже не всегда произносит правильно слова. Ты заметила это?
— Разумеется. Он груб в своих речах, как и во всем остальном. Но, я думаю, ты льстишь мне, Хетти, думая, что я могу сравниться с таким человеком, как Зверобой. Допустим, что я лучше воспитана. В известном смысле, пожалуй, я красивей его… Но его правдивость, его правдивость — вот в чем такая ужасающая разница между нами! Ладно, не будем больше говорить об этом. Постараемся лучше придумать, каким образом вырвать его из рук гуронов. Отцовский сундук пока еще в ковчеге, и можно попробовать соблазнить их новыми слонами. Хотя боюсь, Хетти, что за подобную безделицу нельзя выкупить на волю такого человека, как Зверобой. Кроме того, быть может, отец и Непоседа совсем не намерены так хлопотать о Зверобое, как он хлопотал о них.
— Но почему, Джудит? Непоседа и Зверобой — приятели, а приятели всегда должны помогать друг другу.
— Увы, бедная Хетти, ты плохо знаешь людей. Приятелей иногда надо остерегаться больше, чем явных врагов, а приятельниц-тем более. Но завтра я снова отвезу тебя на берег, и ты постараешься что-нибудь сделать для Зверобоя. Его не будут мучить, пока Джудит Хаттер жива и в состоянии придумать средство, чтобы помешать этому.
Беседа их стала бессвязной, но они продолжали разговаривать, пока старшая сестра не выведала у младшей все, что та успела запомнить. Когда Джудит наконец удовлетворила свое любопытство (впрочем, это не совсем подходящее слово, ибо любопытство ее казалось совершенно ненасытным и не могло быть полностью удовлетворено), когда она уже была не в силах придумать новые вопросы, пирога направилась к барже. Непроницаемая темнота ночи и черные тени, падавшие на воду от холмов и лесистого берега, очень затрудняли розыски судна. Джудит умело правила пирогой из древесной коры; она была настолько легка, что для управления ею требовалось скорее, искусство, чем сила. Закончив разговор с Хетти и решив, что пора возвращаться, она налегла на весла. Но ковчега нигде не было видно. Несколько раз сестрам мерещилось, будто он вырисовывается во мраке, словно низкая черная скала, но всякий раз оказывалось, что это был лишь обман зрения. Так в бесплодных поисках прошло полчаса, пока наконец девушки не пришли к весьма неприятному выводу, что ковчег покинул свою стоянку.
Попав в такое положение, большинство молодых женщин так испугались бы, что думали бы только о собственном спасении. Но Джудит нисколько не растерялась, а Хетти тревожил лишь вопрос о том, что побудило отца переменить стоянку.
— Но ведь не может быть, Хетти, — сказала Джудит, убедившись после многократных попыток, что ковчега найти не удастся, — ведь не может быть, чтобы индейцы приблизились к нашим на плотах или вплавь и захватили их во время сна!
— Не думаю, чтобы Уа-та-Уа и Чингачгук легли спать, не рассказав друг другу обо всем, что случилось с ними за время долгой разлуки. А как по-твоему, сестра?
— Быть мажет, и нет, дитя. У них много поводов, чтобы не уснуть. Но делавара могли застать врасплох в не во время сна, особенно когда его мысли заняты совсем другим. Однако мы должны были бы услышать шум: крики и ругань Гарри Непоседы разбудили бы эхо на восточных холмах, словно удар грома.
— Непоседа часто грешит, произнося нехорошие слова, — смиренно и печально призналась Хетти.
— Нет, нет, нельзя было захватить ковчег без всякого шума! Я отъехала меньше часа назад и все время внимательно прислушивалась. И, однако, трудно поверить, чтобы отец мог бросить собственных детей.
— Быть может, он думал, что мы спим у себя в каюте, Джудит, и решил подплыть ближе к замку. Ведь ты знаешь — ковчег часто передвигается по ночам.
— Это правда, Хетти, должно быть, так оно и было. Южный ветерок немного усилился, и они, вероятно, отплыли вверх по озеру…
Тут Джудит запнулась, ибо едва она произнесла последнее слово, как вся окрестность внезапно озарилась ослепительной вспышкой. Затем прогремел ружейный выстрел, и горное эхо на восточном берегу повторило этот звук. Миг спустя пронзительный женский вопль прозвучал в воздухе. Грозная тишина, наступившая вслед за тем, показалась еще более зловещей. Несмотря на всю свою решительность, Джудит не смела перевести дух, а бледная Хетти закрыла лицо руками и дрожала всем телом.
— Это кричала женщина, Хетти, — сказала Джудит очень серьезно, — кричала от боли. Если ковчег снялся с якоря, то при таком ветре он мог отплыть только к северу, а выстрел и крик донеслись со стороны мыса. Неужели что-нибудь худое случилось с Уа-та-Уа?
— Поплывем туда и посмотрим, в чем дело, Джудит. Быть может, она нуждается в нашей помощи. Ведь, кроме нее, на ковчеге только мужчины. Медлить было нельзя, и Джудит сейчас же опустила весло в воду. По прямой линии до мыса было недалеко, а волнение, охватившее девушек, не позволяло им тратить драгоценные минуты на бесполезные предосторожности. Они гребли, не считаясь с опасностью, но индейцы не заметили их приближения. Вдруг сноп света, брызнувший из прогалин между кустами, ударил прямо в глаза Джудит. Ориентируясь на него, девушка подвела пирогу настолько близко к берегу, насколько это допускало благоразумие.
Взорам сестер открылось неожиданное лесное зрелище. На склоне холма собрались все обитатели лагеря. Человек шесть или семь держали в руках смолистые сосновые факелы, бросавшие мрачный свет на все происходившее под сводами леса. Прислонившись спиной к дереву, сидела молодая женщина. Ее поддерживал тот самый часовой, чья оплошность позволила Хетти убежать. Молодая ирокезка умирала, по ее голой груди струилась кровь. Острый специфический запах пороха еще чувствовался в сыром и душном ночном воздухе. Джудит с первого взгляда все разгадала. Ружейная вспышка мелькнула над водой невдалеке от мыса: стрелять могли либо с пироги, либо с ковчега, проплывавшего мимо. Должно быть, внимание стрелка привлекли неосторожные восклицания и смех, ибо вряд ли он мог видеть что-нибудь в темноте.
Вскоре голова жертвы поникла и подкошенное смертью тело склонилось на сторону. Затем погасли все факелы, кроме одного. Мертвое тело понесли в лагерь, и печальный кортеж, сопровождавший его, можно было разглядеть лишь при тусклом мерцании единственного светильника.
