Юрий Винничук - Танго смерти
– Ну, это вы зря. Не те времена.
– Да-а, были времена! Один звонок – и вопрос решен.
X
Вскоре освободители принялись освобождать львовян от их жилья и имущества, они приезжают целыми семьями, всего лишь с одним-двумя картонными чемоданами, и заполучают себе жилье, обычно грубой силой с помощью милиции. Началась эпоха уплотнения, хозяевам оставляют одну-единственную комнату и превращают квартиру в коммуналку, и это в лучшем случае, потому что, когда двинулись транспорты на восток, то для того, чтобы попасть в списки на отправку, не обязательно было проявить себя врагом пролетариата, достаточно было иметь дом или квартиру, которые понравились какому-нибудь начальнику, или иметь хорошую мебель, и тогда всей семье предлагали подобру-поздорову упаковать пару чемоданов и ушиваться подальше от центра, хоть и в землянку, или забирали ночью, бросали в товарняк и отправляли в Казахстан. А заграбастав новое жилье, освободители первым делом выбрасывали из него в подвал книги – и те, что «на непанятнам языке», и те, что «на панятном», но изданные украинскими националистами, – позже, зимой, они топили ими печки. Особую ненависть у братьев с востока вызывали зеркала, которые ни за что не желали расставаться с отражениями своих бывших хозяев и время от времени пугали новых хозяев неожиданными видениями, будто с того света, хотя на самом деле все же с этого, и не один офицер или его баба впадали в истерику, заметив промелькнувшее в зеркале отражение чужого лица или как чья-то фигура вдруг вынырнет в глубине и исчезнет, чтобы спустя какое-то время юркнуть тенью снова, мебель тоже приобщалась к тихому сопротивлению зеркал и не давала покоя, она скрипела, громко трещала среди ночи, вгоняя хозяев в ступор, заставляя подскакивать и прислушиваться, косяки нагло подстерегали и коварно подставляли свои канты, о которые можно было так больно удариться плечом или лбом, порожки, поднявшиеся вверх, чтобы сделать подножку, водопровод и канализация забивались, плитка в ванной покрывалась слизью, на которой скользили босые ноги, а в трубах иногда слышался шепот, угрожающий и неразборчивый, шепот, который потом еще долго стоял в ушах и не выветривался… И тогда новые жильцы, горя жаждой мести, выламывали паркет и растапливали им печки, крушили мебель, а все, что в этих квартирах было ценного, продавали, и, разорив до основания, переселялись известным уже образом в другую квартиру, но и там, и там их подстерегали подножки и ловушки, и в своей бессильной ярости они проклинали этот ненавистный мир, который заграбастали, но не покорили…
Поэтому и не удивительно, что для львовян было большим счастьем заполучить в квартиранты какого-нибудь военного или милиционера, который бы их при случае защитил, никто не чувствовал себя в безопасности, но каждому казалось, что именно он не имеет никаких оснований для того, чтобы чего-то бояться, так же думали и мы, пока не явилась к нам поздним вечером пани Конопелька и не сообщила, что мы все трое, кроме Йоськи, находимся в списках на арест. Я – потому что меня уже задерживала польская полиция по подозрению в покушении, Ясь – потому что знают, что он унтер-офицер, а Вольф – потому что он немец. Все очень просто. Пани Конопелька посоветовала этой же ночью исчезнуть и сообщила, что на станции в Зимней Воде нас будет ждать проводник. Мама моя – сразу в слезы, но пани Конопелька быстро ее привела в чувство и велела собирать одежду, белье и продукты, а мне приказала бежать к Яське и Вольфу.
Дядя Яськи отвез нас на машине к Зимней Воде, как раз светало, на путях стоял одинокий вагон, у вагона ждал какой-то человек в сером плаще, он махнул нам рукой, и мы сели в вагон, где уже было несколько человек с торбами. Примерно час спустя подъехал поезд, вагон прицепили, и мы тронулись. Ехали часов пять, а когда наконец остановились, то при выходе заплатили за переезд. Проводник собрал всю группу, и мы отправились между домами, огородами, пока не остановились передохнуть в каком-то сарае, там достали еду и перекусили. Потом стали ждать, пока стемнеет, и снова двинулись в путь, но на этот раз шли уже не так долго и вскоре оказались в доме, где жили родители нашего проводника, а село было как раз напротив Ярослава, оставалось лишь перебраться на другую сторону Сяна. По мосту перейти мы не могли, потому что у нас не было пропусков, поэтому наш проводник перевозил людей в лодке, которую тут «лодкой» никто не называл, а только «крыльями», а там уже ждал человек, который отправлял в Ярослав. На тех перевозках и переходах зарабатывали все – железнодорожники, проводники, перевозчики, хозяева сарая и даже родители проводника.
Переночевав в сарае, мы узнали, что должны подождать, потому что «крыльев» еще не было, хозяйка предложила нам обобрать «крумпли», так она называла картошку, а если доплатим, так еще и мяса может дать. Когда стемнело, прибежал проводник, велел брать торбы и быстро следовать за ним. В лодке была куча каких-то мешков, очевидно с контрабандой, так что мы вшестером с проводником с трудом разместились, одну пару весел взял проводник, а вторую поручил мне и Яське, Вольф должен был вычерпывать воду, которая затекла в лодку. Когда мы причалили, проводник скомандовал идти прямо до излучины и не оглядываться, у излучины стоял человек, который велел нам идти за ним. Вскоре мы встретили немецкого солдата, который перекинулся парой слов с неизвестным, кивнул нам головой и сказал: «Шнель, шнель, ляуфен зи гераде цум лихт» («Быстро, быстро, бегите прямо на свет»).
Остановились мы только у какого-то большого здания, похожего на школу, в конце длинного коридора за столиком сидел пожилой мужчина и вел регистрацию, мы быстро вписали себя в книгу и зашли в класс, там стояли кровати с подушками, одеялами и чистыми полотенцами. Здесь мы и заночевали. Утром какие-то люди привезли кофе, булки с маслом, омлет и мармелад, потом мы сели на поезд и оказались в Кракове, а там с головой окунулись в привычные батярские гешефты, наладив контакт с краковским гетто. Может, кто-то и попытается нас осудить за то, что мы наживались на чужой беде, но кошельков мы не набивали, хватало только на жизнь, а как по мне, мы делали доброе дело, потому что переправляли в гетто еду. Зимой 1941-го полиция нас застукала, нам с Яськой удалось удрать, а наш толстяк Вольф не смог пролезть между штакетинами и застрял, мы пытались его вытащить, но по ту сторону сила была большей.
Прошло несколько дней, мы затаились и никуда не рыпались, как вдруг стучит как-то к нам в дверь наша хозяйка и сообщает, что у ворот стоит какой-то немецкий солдат и что-то выспрашивает у сторожа, а когда я выглянул в окно, узнал Вольфа – он был в военной униформе. Я окликнул его, и через миг он оказался в нашей комнате. Когда полиция узнала, что имеет дело с чистокровным немцем, то живо его отправила в армию, сначала он должен был пройти подготовку, а потом его куда-то отправят.
