Валерий Елманов - Подменыш
— Боишься, что он мне монастырскую землицу отдаст? — усмехнулся Иоанн. — Ну что ж, может, оно и верно. Ладно, чего уж там. Для успокоения твоей души я тебе перечить не стану.
Макарий удивленно посмотрел на царя. Иоанн ответил простодушным взглядом. На губах его по-прежнему играла немножечко грустная, с ничтожной примесью иронии, усмешка.
— Чтой-то ты больно уступчив ныне, государь, — недоверчиво проворчал митрополит.
— Мыслю, что негоже двум владыкам Руси в прю из-за какого-то старца вступати. Да и остыл я к нему сердцем. Сам зрил, яко он крутился да выкручивался, будто волчок. Уж больно ловок. И кто ведает, чего от него ждать, ежели он…
— Стало быть, не пойдешь супротив? — еще раз уточнил владыка.
— Слова поперек не скажу, — твердо заверил его Иоанн.
Митрополит еще некоторое время пытался гадать, отчего вдруг царь не стал возражать, но потом его осенило. Да ведь государь помнил нынешнего настоятеля обители еще с детских лет. Правда, тогда игумен еще нашивал не монашеское платье, а пышные, унизанные саженным[171] жемчугом ферязи[172], расшитые золотыми нитями и изукрашенные бисером цветные сапоги, шелковые порты и нарядные пошевные[173] рубахи. Да и звали его не Филиппом, а Федором. Был он сыном богатого боярина Степана Ивановича Колычева.
Впрочем, встречался с ним Иоанн и гораздо позже, причем именно как с игуменом. Тот три года назад приезжал на собор. Государь и до поставления Филиппа жаловал эту удаленную обитель. Как-то, прослышав о приключившемся в монастыре пожаре, он пожаловал настоятелю, отцу Алексию, евангелие в полдесть[174], паволочное[175], с черевчатым[176] бархатом, с изображенным на верхней доске красивым серебряным распятием и такими же фигурками апостолов-евангелистов. Подарил он тогда и «Апостола», причем тоже вполдесть, паволоченный зеленой камкой[177], да к ним еще двадцать две книги попроще.
Все это уже само по себе по тем временам представляло собой целое богатство, но царь не ограничился этим. Вдобавок он пожаловал монахам деревню при реке Шишне, пустошь Сухой Наволок, а к ним острова, лежащие по обе стороны реки Выга, — Дасугею и Рахново с рыбными ловлями и с оброчными соляными варницами.
Изрядно помогал он и потом. Именно благодаря Иоанну Васильевичу монастырь сумел сменить каменные клепала[178] на колокола, да какие. Один из них, вылитый в немецкой земле по заказу князя Александра Ивановича Воротынского, весил сто семьдесят три с половиной пуда и обошелся в триста семьдесят рублей. Другой, чуть поменьше, весил девяносто пять пудов, но тоже влетел в копеечку — триста рублей пришлось отдать за него. Да еще Иоанн одарил обитель зазвонными колоколами.
Вдобавок государь пожаловал монастырю для поминовения своих родителей всю поморскую волость Колежму, а при ней девять обж и восемь соляных варниц с угодьями и оброками, да к ним еще и остров на реке Суме, причем уже населенный, хотя и всего тремя дворами.
Дарил и потом, уже во время заседаний собора, когда обсуждался новый судебник, да размышляли, как лучше обустроить церковь. Стоило Филиппу заикнуться, что преподобный Савватий, признанный ныне одним из святых на Руси, по преданию, был похоронен при церкви Живоначальной Троицы, которая находилась в одной из деревень у реки Сороки, как Иоанн повелел подарить монастырю всю деревню вместе с рекой и со всеми оброками.
Пожалуй, года не проходило, чтобы на Соловецкую обитель не изливалась милость государя. То туда везли атласные лазоревые покровы для гробов чудотворцев, то ризы и стихарь[179] белой камки, то подризник, то орарь[180] вместе с поручами[181] и поясом, ткаными из золота и серебра с пышными мягкими кистями, то епитрахиль[182] и еще одни поручи с дробницами…[183]
«Да-а, — подумал митрополит. — Не иначе как надеется государь, что если он отпишет отцу Филиппу, то Артемию и там будет неплохо жить, — и злорадно усмехнулся про себя: — А вот дудки. Моим словом Филипп никак пренебречь не сможет, а я ему наособицу отпишу».
Но рассчитывал Иоанн не на просьбу…
Глава 24
ВСЕМ СЕСТРАМ ПО СЕРЬГАМ
Правда, это выяснилось гораздо позже, а поначалу все шло как должно. Спустя два месяца после вынесения приговора митрополита известили, что приговор собора исполнен и старца не просто отвезли в Соловецкий монастырь, но и передали с рук на руки монахам, высланным для их встречи местным игуменом.
…Южный берег Белого моря, откуда надлежало добираться до Соловецких островов, не производил на одиноких странников отрадного впечатления ни летом, ни зимой. Правда, в теплое время года низкие морские берега еще как-то были приукрашены корявыми деревцами. Пускай и малорослые, но все ж хоть что-то. Зато когда в свои права вступала истинная суровая хозяйка этих мест, тогда мрачное безлюдье и вовсе не могло навеять ничего, кроме глубокой тоски. К тому же вода в Студеном море, как его называли, до конца не замерзала даже зимой, и тяжелые свинцовые воды лишь добавляли печали.
Лишь изредка, да и то не полностью лед окружал Соловецкие острова верст на пять в округе, но постоянные приливы и отливы вкупе с сильными ветрами то и дело ломали этот лед, унося его далеко-далеко от берегов или, забавляясь, наоборот, пригоняли откуда-то с севера громадные льдины с торосами, спаивая их морозом. Они-то окончательно отрезали острова от всяческого сообщения с берегом.
К тому же светлое время здесь зачастую не превышало пары часов, да и то, можно сказать, что предрассветные сумерки, поманив человека надеждой, что сейчас наступит день, почти сразу, словно передумав, возвращались обратно, только сменив название на вечерние.
Однако, когда трое дюжих плечистых монахов приехали сюда, сопровождая четвертого, далеко не такого дородного, то, как ни удивительно, их уже ждали встречающие, прибывшие с обители на ладье.
— Игумен Филипп, едва получил весточку от митрополита, сразу повелел выезжать, — пояснил один из монахов, назвавший себя отцом Зосимой.
Вид его внушал невольное уважение приехавших — высокий богатырь с саженными плечами, а огромный тулуп, накинутый поверх рясы, — еще более глубокую зависть. Здоровенная лохматая шапка лисьего меха была надвинута низко, по самые глаза, а вся остальная часть лица пряталась за подмятым воротом. Только непослушная борода слегка высовывалась наружу.
— Одеты вы уж больно не для наших мест, — заметил отец Зосима, критически оглядывая куцые полушубки, в которые зябко кутались сопровождавшие отца Артемия. Сам старец и вовсе был одет в драное поношенное вретище[184], вызывая невольную жалость. Встречающий вразвалку прошел до ладьи, извлек оттуда еще один теплый тулуп и, вернувшись обратно, небрежно кинул его старцу:
