Ирена Асе - Шпионские игры царя Бориса
— И поделом! У меня до сих пор на спине рубцы с того дня, как позапрошлым летом пороли. И за что?! Подумаешь, украл гуся у вдовы Анны. Ну дали бы розог, так нет же, кнутом били. Да так, что казалось, скоро помру. Потом неделю на животе отлеживался и не знал, выживу ли…
— А кто бил?
— Холуй помещичий, Имант. Мы его потом первым съели.
— Так вот, значит, почему первым.
— Ты тушу пана на правый бок поверни, надо равномерно жарить.
Жутью веяло от этого будто бы обыденного разговора.
Кухарка Моника вдруг забеспокоилась:
— Эти мужики еще зажарят неправильно — испортят мясо.
Она повернула Ванду в сторону двери, приказала:
— Пошли на кухню! Сама буду смотреть, как жарить. А если что, ты подскажешь, — ядовито добавила она. — Ты ведь всегда меня поучала, дрянь, как готовить. Вот, и подсказывай.
— Не ты, а вы, — сказала вдруг Ванда.
— Хорошо, барыня. — согласилась Моника. — Я помню. Вы госпожа. Когда мясо пана Анджея будет готово, я вам щедро лучший кусочек отрежу.
— Эй! — крикнул вдруг из кухни Марек. — Не надо никуда идти. Микелис сам справится. А я пока с Вандой хочу поговорить. С пани нашей.
«О чем это он хочет говорить? Убивать что ли идет? Надо бы молитву прочесть», — подумала Ванда.
Молитву читать почему-то не хотелось. Какое-то странное чувство было у Ванды. И ужас испытывала, и ноги подкашивались, а почему-то не верила, что пришел ее последний час. Хотя для надежды на спасение не было никаких оснований.
Марек вошел в комнату, по-хозяйски посмотрел и вдруг стал нагло на нее пялиться.
— Ай-ай-ай! — сказал он. Протянул руку, демонстративно начал мять грудь. — Ай-ай-ай, что сейчас будет-то! Красавица пани, которую тот, кого на хухне жарят, самой красивой женщиной во всем уезде называл, и вдруг под вонючим хлопом сейчас лежать будет!
Он коснулся ее платья, желая добраться до самой сокровенной части женского тела.
— Э, да ты мокренькая, описалась со страху. А ну снимай платье, да вытирайся там! Коли будешь сейчас со мной ласкова, я тебя потом небольно зарежу. А не дашь мне по своей воле, так я тебя сам живьем на медленном огне жарить буду! И не вороти нос, сволочь высокородная! Мы ведь тоже люди, а Моника у нас одна, ее на всех не хватает. Так что будешь лежать подо мной и стонать сладко, если долго мучиться перед смертью не хочешь!
Он наклонился к невысокой Комарской и грубо впился в ее губы. Она не противилась, лишь не отвечала на его поцелуй.
— Ух, хороша, дичь ты наша! — сказал он, продолжая мять грудь Ванды. — Ну, быстро снимай платье и пошла в кроватку, если не хочешь живьем жариться! И не надейся, горничной здесь нет, самой придется расстегиваться. Ничего, Яцеку давала, вельможная шлюха, и другим дашь.
— Нехорошо! — поддержала Марека кухарка Моника. — Ты плохая пани. Высокородная пани не должна любить хлопа. А коли дает ему, сама становится холопкой и шлюхой, изменяющей мужу. А шлюху может поиметь каждый. Так, что ты уж не ерепенься, голубушка, раздвигай теперь ножки перед моими друзьями!
— Я не спала с Яцеком! — взвизгнула Ванда.
— Да кто ж тебе поверит! Все видели, как он на тебя смотрит. Столь влюбленными глазами мужчина может смотреть только на свою женщину, — добивала ее Моника.
— Раздевайся, шлюха! — рявкнул Марек. — И мойся из кувшина, засранка, я зассатую иметь не хочу!
— Не затягивайте с этим слишком надолго, а то пан скоро дожарится! — крикнул из кухни Микелис.
Марек был бородат, вонюч и противен. Ванда, быть может, позволила себя даже съесть, но отдаваться этому мерзкому холопу — это уж чересчур! Чтобы она, шляхтянка, в роду которой были два полковника и один конюший Его Величества, услаждала такого урода! Ну, уж нет!
Неожиданно и без того невысокая женщина нагнулась, кувыркнулась и покатилась к стене, нисколько не беспокоясь, что от кувырка ее платье задралось, на мгновенье обнажив бедра и самую интимную часть ее тела. У стены она тут же вскочила. Марек не мог понять, чего дергается эта дура, вместо того чтобы покорно идти в спальню и попытаться перед смертью получить с ним удовольствие. Ванда схватила висящий на стене меч — только после этого Марек понял, что она решила сопротивляться, и с усмешкой взялся за вилы.
Длинный прыжок, длинный выпад, удар без замаха, есть! Нет, не Марека рубанула мечом шляхтянка, а того, кто был самым опасным — негодяя с пистолетом. Просто отрубила тяжелым мечом ему руку с оружием, и тот потерял сознание от болевого шока.
Марек попытался ударить ее вилами, но на пути вил возник меч. Ага! Вилы стукаются об пол. А ты не понял, что меч тяжелее, и после столкновения с ним вилы ударят в пол?! Враг открыт. Умоляющий взгляд Марека, мгновенный выпад, колющий удар кончиком меча в горло. Спасибо, дядя Януш, за науку!
Марек умер мгновенно — от такого удара нет спасения. Словно разъяренная фурия, пани Ванда прыгнула к крестьянину с дубиной. Что, хочешь потягаться, дурачок?! А ты подумал, что меч железный, а дубина деревянная? Тебе бы от меня бежать холоп, а не палкой размахивать. Будь это сабля, у тебя мог бы появиться шанс, но этот меч очень тяжел, им можно просто отбросить твою деревянную дубину и вонзить оружие тебе, уроду, в глаз!
Ванда, не спеша (куда теперь спешить), вытерла меч о скатерть и повернулась к бледной как смерть Монике. Та упала на колени.
— Пощади, милостивая пани! Я тебе верной собакой буду!
Рослая Моника на коленях поползла к маленькой Ванде.
— Езус Христус и Матерь Божья! Обещаю, не будет у ясновельможной пани служанки вернее меня.
Моника подползла к Ванде и, склонив голову, начала целовать губами ее туфли с деревянными каблучками.
Ванда брезгливо отодвинулась:
— Мараться о тебя неохота! А готовить ты, пся крев, не умеешь, — мстительно добавила Комарская.
В комнату вошел Микелис. Огромный детина даже не пытался бежать или сопротивляться, просто глядел на Ванду, как кролик на удава. Помещица двинулась к нему. С гневом сказала:
— Ты знаешь, что полагается холопу за убийство пана. Четвертование!
Не будучи правоведом, Комарская, честно говоря, понятия не имела, есть ли в законодательстве вообще статья «За убийство и зажаривание холопом помещика с целью его съедения». Но Ванда решила, что холоп точно не силен в юриспруденции.
Услыхав о том, как его могут покарать, Микелис пробормотал:
— Не надо! Это же всё от голода! У каждого из нас в голове временами все переворачивается, и не соображаем ничего. Я, наверное, в любом случае до лета не доживу. Не надо четвертовать! Лучше вы бы сделали милость, ясновельможная пани, убили бы меня быстро, так чтоб не мучился. Я знаю, что пани добрая.
