Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)
Под нарядным пурпурным балдахином, обвитым гирляндами из цветов лотоса, положив руки на колени, сидел его величество фараон Тутмос III. Жизнь, здоровье, сила.
Его голову покрывал клафт – большой плат из полосатой, синей с золотом, ткани – и венчала двойная корона. Искусственная борода была покрыта ярким лаком и переплетена золотыми нитями. Владыка Обеих Земель сидел неподвижно, торжественно и гордо, словно статуя, как и полагается царю, как и подобает наместнику бога, не обнажая своих мыслей перед низкорожденными.
Зато жителям Мемфиса не нужно было сдерживать свое восхищение и ликование при виде живого бога, и они бросились бежать вдоль берега, прославляя его величество. Да живет он вечно, да наполнит слава его деяний оба царства! Праздник продолжался. Трещотки, флейты, гимны, танцы, суета, толкотня и вино, вино рекой.
Изрядно находившись, утомленный Квинт Минор сел отдохнуть в узорчатой тени пальмы. Не привыкший ходить босиком, он чувствовал, что стер кожу с нежных подошв своих ног. Тело было неприятно влажным от пота, и, сняв с головы парик, он обмахивался им как веером. Возбуждение, охватившее его в ликующей толпе, прошло. И он злился на себя и на весь мир. Вся новизна и экзотика чужой страны надоела.
«Как же снять кольцо? Ведь Мансур тоже не мог его снять, а ко мне в руку оно словно само соскочило», – неожиданно вспомнил он события у стен Рима. И, повернувшись к сидящему рядом Саамону, приказал, протягивая руку:
– Сними кольцо.
– Зачем? – простодушно удивился Саамон.
– Давит.
Саамон пожал плечами и попытался стянуть кольцо с пальца Квинт Минора, но от этих попыток Квинт Минор почувствовал, что кольцо просто впивается в плоть, сдавливая все сильнее, не желая расставаться с пальцем.
– Ладно, оставь. Больно, – раздраженно отдернул руку Квинт Минор и тут же ощутил, что кольцо, словно живое, перестало давить.
Саамон чуть виновато улыбнулся, и эта улыбка еще сильнее разозлила Квинт Минора. Ему захотелось вскочить, ударить юношу, повалить на землю и бить ногами. Словом, отвести душу. Всегда больше раздражают те, кто безобиден и бесхитростен и от кого не опасаешься получить отпор.
С трудом подавив в себе вспышку гнева – все же Саамон не раб его, – Квинт Минор продолжал рассуждать:
«Итак, Саамон не может снять кольцо. Дело, наверное, в том, что этот глупец в нелепом парике не завидует, не желает этого кольца. Снимет лишь тот, кто пожелает его снять. О всемогущий Юпитер, порази своей сверкающей молнией варвара Мансура. Из-за него я сижу здесь в пыли, голый, босой, нищий, на берегу реки, полной крокодилов. Если бы не он и не его кольцо, которое он столь коварно мне подсунул, я бы сейчас с удобствами, в окружении слуг и благодаря всех богов Олимпа, путешествовал по прекрасным ровным дорогам Рима, направляясь в Брундизий».
Квинт Минор несправедливо призывал на голову Мансура гром и молнии, не желая замечать очевидного. В изменениях его судьбы виновен не воин, а зависть и мелкая алчность, заставившие купца снять кольцо с чужого пальца. Но так уж устроен человек. А ведь не пожадничай Квинт Минор, и судьба его сложилась бы иначе.
«Ладно, подождем, – временно успокаиваясь, продолжал раздумывать Квинт Минор, – не может быть, чтобы кто-нибудь не пожелал это красивое кольцо. Но как же быть пока? Не собираюсь я крутить гончарный круг и лепить горшки. Содержать Мери-Пта еще куда ни шло, но весь этот ее голый выводок…»
И тут мысли Квинт Минора сбились. Беспорядочно снующая шумная толпа горожан почтительно расступилась. Четверо чернокожих рабов пронесли носилки. Высокие, хорошо сложенные тела мужчин, смазанные маслом, блестели, как статуэтки из благородного черного камня. Сильные мускулы легко двигались под кожей. В такт шагам они пели песню: «Нам больше нравится нести полный, чем пустой».
В деревянном кресле носилок сидел вельможа с лицом надменным и неподвижным. Белая, прозрачная, словно дымка, одежда, заглаженная мелкими складками, окутывала тело, огромный парик источал запахи редких благовоний и, волнами прикрывая шею, спускался на спину. Грудь была закрыта воротником из драгоценных камней. На ногах позолоченные сандалии. Шедший рядом с носилками раб держал опахало из перьев. Знатного вельможу встречали приветственными криками и взмахами рук.
Зависть, алчность, злоба вновь стали грызть Квинт Минора. Он заскрипел зубами. Можно. Можно жить на этой Черной земле. Но только богатым. Где добыть деньги?
Вернувшийся некстати Саамон протянул Квинт Минору глиняную чашу с пивом. Отряхивая колени от прилипшей к ним грязи и весь пылая от злости, Квинт Минор выбил чашу из рук Саамона. Тот, не понимая, развел руками.
Полуденное палящее дыхание солнца, изливающее на головы прохожих совершенно невыносимые потоки тепла, заставило Квинт Минора вновь надеть парик. Медленно передвигая ноги, он шел следом за Саамоном вдоль реки.
Вода все прибывала. При приближении людей нильские крокодилы с тяжелым плеском исчезали в воде. Каждому Саамон успевал поклониться, почитая в лице крокодилов бога Себека и вызывая своими действиями кривую усмешку на потном лице Квинт Минора.
Массивная стена поднималась к югу от Мемфиса, стена, окружающая храм бога Пта[60]. Отражаясь от плит белого известняка, солнце слепило глаза. От самых вод Нила вела широкая дорога к узким бронзовым дверям между высокими монументальными башнями. Покатые стены башен сужались кверху, оканчиваясь карнизом.
Сфинксы – мощные каменные львы с грудью и головой мужчины – лежали на каменных постаментах с обеих сторон дороги. Выражения их застывших каменных лиц трудно было понять. Следили ли они за проходившими паломниками, охраняя порученное им святилище, презирали ли людей и их слабости, или равнодушно смотрели на происходящее, умудренные глубиной прошедших веков.
За бронзовыми дверями был просторный, открытый небу двор, обнесенный каменной колоннадой и залитый солнечным светом. Ровные круглые колонны, своей мощью, толщиной и изяществом напоминающие гиппопотамов, сверху донизу были расписаны яркими узорами вперемешку с иероглифическими надписями.
В тени колонн раскинули свои палатки торговцы, продающие небольшие известняковые стелы с изображением бога Птаха, дарственные хлебцы, жертвенную птицу, пиво, куренья, цветы.
Далее за храмовым двором шел громадный колонный зал. Окна, расположенные под самым потолком, пропускали лишь небольшое количество света, и в зале царили полумрак и прохлада.
Из двора, залитого ярким светом, через приглушенное освещение зала паломники проходили в центральную молельню. Здесь совсем не было окон, и молельня была полна таинственного, загадочного, торжественного полумрака.
