Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей
– Читал, читал. Смех да и только! Мелодия точнёхонько как в той старой песне, которую выводили, умываясь слезами, обольщённые девушки. Вы только послушайте.
Протопопов вытянул вперёд руку с журналом и пропел:
– «До-о-го-рай, моя лу-чи-и-на, до-го-рю с то-боою я…» А теперь вот: «Се гря-дет моё спа-се-ние, се гря-дет моя за-ря…»
Нунке не мог удержаться от смеха, и это ещё больше рассердило Воронова.
– Вам смех, а мне слезы!
– И всё-таки подготовку надо ускорить, – сразу стал серьёзным Нунке. – Будь что будет. Давайте завтра утром соберёмся у меня и посоветуемся. Предупредите Шульца. Кстати, он давно на аэродроме?
– На аэродроме? Да его и духу там нет! Он у Пантелеймона возится с квартирантом.
– Ах да, вспомнил… Когда он вернётся, скажите, чтобы зашёл ко мне.
Нунке вышел.
А тем временем Фред, возвращаясь из Фигераса, и не думал спешить.
Как хорошо, что в его распоряжении машина без шофёра! Можно ехать, как захочется! Сейчас он сбавит скорость до минимума и поедет медленно, чтобы можно было обдумать все события сегодняшнего дня.
…Часов в шесть Фред подъехал к одинокому домику на окраине Фигераса, где вот уже почти неделю после встречи с Нонной живёт Домантович. Собственно говоря, не живёт, а томится, ибо его положение не изменилось: ни одной газеты или книги, ни карандаша, ни клочка чистой бумаги… У глухонемого, правда, «прорезался» голос, но два-три слова, брошенные утром, во время обеда и за ужином, только подчёркивали гнетущее молчание на протяжении всего дня. Оставалось отлёживаться или слоняться по саду под неусыпным оком хозяина, мурлыкать надоевший мотив, привязавшийся с утра, и сдерживать, изо всех сил сдерживать раздражение…
Оно прорвалось сегодня утром. Неожиданно для самого себя Домантович отказался завтракать, заявив, что с сегодняшнего дня он объявляет голодовку:
– Вы, холуй! Скажите вашим хозяевам, что они либо выпустят меня отсюда, либо вынесут ногами вперёд.
«Глухонемой», как мысленно продолжал называть его Домантович, лишь равнодушно пожал плечами и спокойно принялся убирать тарелки.
Обедать Домантович тоже не вышел, хотя ровно в четыре Пантелеймон, со свойственной ему пунктуальностью, накрыл на стол.
Прислушиваясь к звону ножей и вилок, Домантович глотал слюну и зло издевался над собой: «И не отнялся у тебя язык, когда ты это брякнул! Идиот! Вместо того, чтобы набираться сил на курорте у дядюшки Пани, продемонстрировать свою выдержку, так сорваться. Тьфу! А теперь, голубчик, держись! Назвался грибом, полезай в кузов!»
– Обедать! – лаконически оповестил хозяин, появляясь в двери.
– Убирайся! – так же коротко отрубил квартирант.
Отвернувшись к стене, он старался заснуть, но сосало под ложечкой, от непрерывного курения рот наполнился горькой слюной, в голове сновали такие же горькие мысли.
В конце концов его всё-таки одолела дремота. Может быть, пришёл бы и долгожданный сон, но до слуха донёсся шум машины, который внезапно оборвался у ворот. Необычайное событие для этого безлюдного уголка! Лишь дважды здесь появлялась машина: впервые – когда его привёз тучный старик, и второй раз, когда они с Пантелеймоном и его нежной «сестричкой» ездили в загородную таверну.
Может быть, опять приехала Нонна? Даже её Домантович повидал бы с удовольствием – всё-таки человеческая речь и новое лицо! Быстро поднявшись, Домантович подошёл к окну, но разглядеть, кто именно приехал, не успел. Впрочем, шаги, прозвучавшие на крыльце, а потом в комнате, были явно мужские.
Снова лечь и притвориться спящим? Это поможет вьшграть минутку, чтобы сориентироваться и решить, как вести себя с неожиданным посетителем.
Домантович лёг ничком, лишь слегка повернув голову к двери, ровно настолько, чтобы уголком глаза видеть, кто войдёт. Но как только дверь отворилась, вскочил:
– Сомов! Неужели и вы тут?
– Как видите. Только не Сомов, а Фред Шульц.
– Чудеса! Настоящие чудеса! – воскликнул Домантович, возбуждённо пожимая руку Шульцу. Рукопожатие было крепким и искренним, а вот удивление… Фреду показалось, что в нём было что-то нарочитое.
– Не хотелось бы повторять банальных слов о том, что мир тесен, но при нынешних способах передвижения он действительно становится всё теснее и теснее. Рад снова встретиться с вами, Домантович!
– Не так, как я, Сомов! Я ведь здесь чуть не одичал!
– Повторяю, моё настоящее имя Фред Шульц.
– Простите, в дальнейшем буду вас так величать. Может быть, присядете?
– Конечно. К сожалению, пришлось прийти к вам не с дружеским визитом, а по делу.
– Вот как? Мной начинают интересоваться? Уже легче… Так в чём же заключается ваше дело?
– Мне поручено подробно ознакомиться с вашей биографией. И не только ознакомиться, но и записать. На плёнку.
– Может, вы скажете мне, как старому знакомому, кому она нужна и зачем?
– К величайшему сожалению, я должен только спрашивать, а вы – только отвечать.
– А если я откажусь?
– Не советую. Вы этим только усложните себе жизнь. Ведь вы лишены возможности не только бороться, а даже подать голос.
– А я так обрадовался, увидав вас!
– Мне тоже приятно…
– Вести допрос?
– Так уж и допрос! Обычные анкетные данные… Подавали же вы наверняка письменную биографию Хейендопфу. Ведь без этой формальности…
– Хорошо, я согласен, только с одним условием…
– Вы заставляете меня повторять: вы не можете ставить условия.
– Назовём это маленькой просьбой. Вас устраивает такая редакция?
– Если просьба действительно маленькая… – заколебался Шульц.
– Крохотная!
– Чего же вы хотите?
– Чтобы это чучело, – Домантович кивнул в сторону хозяина, – не торчало хоть сейчас у меня перед глазами. Он так опротивел мне, так осточертел, что я готов задушить его сонного.
Лицо Пантелеймона оставалось непроницаемым, словно он и впрямь был глухонемым.
– Ну, это действительно маленькая просьба. Рад, что могу её удовлетворить. Оставьте нас одних, Паня, только будьте поблизости!
– Слушаюсь. В случае чего…
– Как обычно: я позову вас.
Пантелеймон вышел. Домантович весело подмигнул ему вслед.
– Что ж, вытаскивайте эту штучку, которая оттягивает ваш карман, и записывайте. Меня уже записывали в этой комнате и ещё в одном месте… Придвинуться поближе?
– Как вам удобно. Аппарат очень чувствителен.
Шульц включил магнитофон. Домантович придвинулся со своим стулом к столу и вполголоса начал:
– «Родился я в Республике немцев Поволжья…»
