Рафаэль Сабатини - Скарамуш
Он был с ней предельно откровенен, когда месяц тому назад они впервые встретились после перерыва. Он рассказал ей всю правду о причинах своего появления в Фейдо в тот вечер и заставил понять, что она была к нему несправедлива. Правда, пока дальше он не пошёл.
Для начала этого было вполне достаточно. А при последней встрече две недели тому назад она приняла его с искренним дружелюбием. Правда, она держалась несколько отчуждённо, но этого и следовало ожидать: ведь он ещё не заявил со всей определённостью, что вновь питает надежду завоевать её. Какой же он дурак, что едет туда только сегодня!
Вот в таком приподнятом настроении маркиз приехал в то воскресное утро в Медон. Он оживлённо беседовал с господином де Керкадью в гостиной, ожидая появления Алины. Он с уверенностью высказался о будущем страны — в то утро он смотрел на мир через самые розовые очки. Уже появились признаки, что настроения становятся более умеренными. Нация начинает понимать, куда ведёт её этот адвокатский сброд. Маркиз вынул «Деяния апостолов» и прочёл язвительный абзац. Затем, когда наконец появилась мадемуазель де Керкадью, он передал листок её дяде.
Господин де Керкадью, заботясь о будущем племянницы, ушёл читать газету в сад, где занял такую позицию, чтобы пара была в поле его зрения, как велел ему долг, но вне пределов слышимости.
Маркиз поспешил воспользоваться случаем. Он вполне откровенно объяснился и умолял Алину вернуть ему свою благосклонность и позволить питать надежду на то, что в один прекрасный день она снова подумает о его предложении.
— Мадемуазель, — говорил он голосом, дрожавшим от подлинного чувства, — вы не можете сомневаться в моей искренности. Меня справедливо изгнали, ибо я показал себя недостойным великой чести, к которой стремился. Однако изгнание ни в коей мере не уменьшило мою преданность вам. Только представьте себе, что я вынес, и вы согласитесь, что я полностью искупил свою тяжкую вину.
Она взглянула на него, и её красивое лицо стало задумчивым, а взгляд — мягким.
— Сударь, я сомневаюсь не в вас, а в себе.
— Вы имеете в виду свои чувства ко мне?
— Да.
— Но ведь после того, что произошло, это вполне понятно.
— Нет, сударь, так было всегда, — спокойно перебила она. — Вы говорите так, будто потеряли меня по своей вине, однако это не совсем верно. Позвольте быть с вами откровенной. Сударь, вы не могли меня потерять, так как я никогда не была вашей. Я сознаю, что вы оказываете мне честь, и глубоко уважаю вас…
— Но такое начало… — с надеждой воскликнул он.
— А кто убедит меня в том, что это начало, а не конец? Если бы я питала к вам какие-то чувства, сударь, то послала бы за вами сразу же после того случая, о котором вы упомянули. По крайней мере, я бы не осудила вас, не выслушав ваших объяснений. А так… — Она пожала плечами, улыбаясь кротко и печально. — Вы меня понимаете?
Однако сказанное не обескуражило его, а, напротив, ободрило.
— Ваши слова позволяют мне питать надежду, мадемуазель. Располагая столь многим, я могу рассчитывать добиться большего. Клянусь, я докажу, что достоин. Разве тот, кто удостоен счастья находиться рядом с вами, может не стремиться стать достойным?
Не успела Алина ответить ему, как из сада ворвался взъерошенный господин де Керкадью с пылающим лицом, в очках, сдвинутых на лоб. Он не мог вымолвить ни слова и лишь размахивал листком «Деяний апостолов».
Если бы у маркиза была возможность высказать свои чувства вслух, он бы выругался. Он закусил губу, раздосадованный весьма несвоевременным вторжением.
Алина вскочила, встревоженная состоянием своего дяди.
— Что случилось?
— Случилось? — наконец обрёл он дар речи. — Негодяй! Лжец! Я согласился забыть прошлое при вполне определённом условии, чтобы в будущем он избегал политики. Он принял условие, и теперь, — тут он яростно хлопнул по газете, — он снова надул меня. Он не только опять занялся политикой, он стал членом Собрания и, что ещё хуже, использовал своё искусство учителя фехтования для убийства. Боже мой! Да разве во Франции больше нет закона?
Лишь одно смутно омрачало безмятежное настроение господина де Латур д'Азира — сомнение насчёт этого Моро и его отношений с господином де Керкадью. Он знал, каковы они были когда-то и как изменились впоследствии из-за неблагодарности Моро, выступившего против класса, к которому принадлежал его благодетель. О чём он не знал, так это о состоявшемся примирении. Дело в том, что последний месяц — с тех самых пор, как обстоятельства вынудили Андре-Луи отступить от слова, данного крёстному, — молодой человек не осмеливался приехать в Медон, к тому же случилось так, что имя его ни разу не упоминалось в присутствии Латур д'Азира. Теперь же маркиз узнал сразу и о примирении, и о новом разрыве, благодаря которому пропасть стала ещё шире, чем когда-либо. Поэтому он не преминул заявить о своём собственном мнении.
— Закон есть, — ответил он. — Закон, который утверждает этот безрассудный молодой человек, — закон шпаги. — Он говорил очень серьёзно, чуть ли не грустно, сознавая, что почва всё-таки зыбкая. — Не думайте, что ему удастся бесконечно продолжать карьеру убийцы, — рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других. Вы, очевидно, заметили, что мой кузен Шабрийанн — в числе жертв. Он был убит в этот четверг.
— Если я не выразил вам соболезнования, Азир, то лишь потому, что негодование заглушило во мне все другие чувства. Негодяй! Вы говорите, что рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других. Молю Бога, чтобы это случилось поскорее.
Маркиз ответил спокойно, и в голосе его слышалась печаль:
— Я думаю, что ваша молитва будет услышана. У этого несчастного молодого человека завтра свидание, на котором, возможно, с ним расквитаются за всё.
Маркиз говорил с такой спокойной убеждённостью, что его слова прозвучали как смертный приговор. Бурный поток гнева господина де Керкадью внезапно иссяк, кровь отхлынула от горящего лица, а в бесцветных глазах выразился ужас. Это яснее всяких слов сказало господину де Латур д'Азиру, что все грозные слова господина де Керкадью в адрес крестника произнесены в порыве негодования. При известии о том, что возмездие уже ждёт этого негодяя, мягкосердечие и любовь одержали верх, а гнев внезапно утих. Грех Андре-Луи, как бы ужасен он ни был, сделался несущественным по сравнению с тем, что ему грозило.
Господин де Керкадью облизал губы. — А с кем у него свидание? — спросил он, пытаясь придать голосу твёрдость.
Господин де Латур д'Азир наклонил красивую голову, опустив глаза на сверкающий паркет.
