Леонид Соловьев - Очарованный принц
Глава тридцать четвертая
Возвращаясь на прямую дорогу нашего повествования о делах и днях Ходжи Насреддина в Чораке, начнем с ишака.
Он переживал дни сказочного блаженства. Никогда еще жизнь не улыбалась ему такой жемчужной россыпью безмерного счастья и волшебных удач. Во-первых, из мазанки на бугре он переселился в дом Агабека, в самую лучшую часть его, с выходом в сад, куда он мог в любое время спускаться по широким, пологим ступеням и безбоязненно объедать любые цветы и листья; во-вторых, к услаждению всех его желаний были всегда готовы подносы с лепешками различных сортов, абрикосами, редиской, ранними дынями и прочими плодами щедрой чоракской земли. Воду он пил только облагороженную ароматом розовых лепестков. Вот до какой степени Ходжа Насреддин сумел убедить Агабека в истинности ишачьего превращения! Агабек даже подумывал о паре для него, но встретил на пути своего замысла неразрешимое сомнение, ибо неизвестно было, из чего следует исходить в этом деле: из внешнего облика превращенного или из внутренней сущности?
В остальном Агабек не терял времени попусту – все его старания, все разговоры и хитрости направлены были к одному: отвратить державное сердце превращенного ог Ходжи Насреддина и притянуть к себе. С этой целью он проводил возле ишака целые дни, самолично ему прислуживал, кротко перенося ишачьи безобразия, которых было достаточно, ибо «приличествующее хлеву безобразно в палатах». Он всеми способами препятствовал Ходже Насреддину оставаться наедине с ишаком и всячески сокращал минуты их свиданий. «Сиятельный принц утомлен» или «Принц занят государственными делами», – внушительно говорил он Ходже Насреддину и выпроваживал его в мазанку на бугре.
Ходжа Насреддин покорно уходил, хотя ему смерть хотелось узнать – о чем Агабек толкует ишаку целыми днями, когда они бывают вдвоем? И он услышал. Однажды, придя в неурочный час, он застал их в саду поглощенными тайной беседой. Стоя на грядках среди благоухающих левкоев и гвоздик, попирая копытами пленительно чистый цветочный ковер, ишак, сопя, чавкая и бурча животом, пожирал из рук Агабека дыню, ломоть за ломтем, а в длинные уши ему лились коварные речи.
– И после того, о сиятельный принц, – нашептывал Агабек, – он позволил себе неслыханную дерзость: порицать вашу царственную природу, а в равной степени природу вашего порфироносного родителя. Он говорил… Нет, мой язык отказывается повторить гнусности, которые он говорил. Он сказал: принц сварлив и глуп. Это не я, это он сказал… Принц вздорен, мелочен, упрям, и нынешнее прискорбное обличье в полной мере соответствует его внутренней сущности. Не скрывается ли за этим злонамеренный умысел – покинуть великого принца где-нибудь по дороге в Каир или – что еще хуже! – продать погонщикам за ничтожную плату, как самого обычного иша… кха, кха!.. Как самого обычного среди прочих длинноухих, четырехкопытных, и тем самым лишить египетский трон законного и единственного наследника?.. И еще он сказал…
Прячась за кустами китайской жимолости, Ходжа Насреддин тихо удалился, незамеченный Агабеком. Ночью он сказал вору:
– Я слышал донос – плод созрел.
– Ты, как всегда, действовал без ошибки, – отозвался вор. – Скажи, какую струну в его сердце ты избрал для игры столь успешной?
– Зависть. Из всех глупых и вредных чувств, присущих людям, это едва ли не самое сильное. Есть индийская сказка. Одному человеку аллах сказал: «Проси у меня все, что хочешь, и я дам тебе, но с одним условием – что соседу твоему дам вдвое больше. Если тебе усадьбу, то ему – две, если тебе коня – то ему пару. Что хочешь ты получить?» – «Всемогущий, прошу тебя, – ответил этот человек, – вынь у меня один глаз!..»
Пропели третьи петухи – рассветные. Вор встал, поклонился Ходже Насреддину:
– Мне пора. Какие ты дашь мне поручения, что мне предстоит в ближайшем будущем?
– Предстоит еще одно путешествие в Коканд.
– Всемилостивый аллах! Каждое путешествие – это пара сапог. Подошвы так и горят на здешних камнях!
– В последний раз. Сюда ты больше не вернешься, а я нагоню тебя уже в Коканде.
– Что ж делать, я готов. Когда прикажешь отправляться?
– Я скажу…
Была в саду Агабека, в самом дальнем конце, маленькая беседка; здесь не было ни левкоев, ни гиацинтов, садовник никогда не заглядывал сюда со своим ножом, плющ и дикий виноград росли свободно и обвивали беседку, перемешав листву; по утрам в беседке дольше держалась росистая свежесть, пахло мятой и сырой землей, и птицы вокруг пели дольше, ибо густая завеса зелени не пропускала сюда слишком раннего солнечного луча. В этой беседке однажды утром и состоялся у Ходжи Насреддина важный разговор с Агабеком.
Старый слуга – слепой, глухой и вечно безмолвный – принес кувшин вина и две чаши; это был единственный слуга, оставшийся в доме, остальных Агабек отпустил, дабы не разгласилась тайна превращенного. И теперь, не опасаясь доноса, он с увлечением предался мерзостному тайному пороку пьянства, склоняя к тому же и Ходжу Насреддина. Сегодня начал с утра.
– Хозяин, ты плохо выполняешь поручение принца, – сказал Ходжа Насреддин, принимая из рук Агабека чашу, налитую с краями. – Близок мой отъезд, а ты до сих пор еще ничем не подготовил меня к приятию должности визиря и дворцового казначея в Египте.
– Разве ты думаешь уже двигаться?
– Дорога в Каир не близка.
– Но совсем недавно ты говорил, что не примешь должности визиря. Ты думал о своих ученых делах, об уединенном жилище и скромном пожизненном доходе.
– Я и сейчас думаю, но султан ведь может не согласиться на это. Скажет: принимай должность или отправляйся на плаху! С ним не поспоришь. Вот я и решил на всякий случай приготовиться к должности.
Агабек беспокойно замигал мутными глазами и засопел.
– А тайная комната? – напомнил он.
– Об этом как раз я и хотел с тобою побеседовать – о наилучших способах избежать ее. Ты многоопытен и мудр – научи меня. А в награду – клянусь! – я пришлю тебе из Египта кальян, отделанный золотом, и серебряный кувшин для вина.
Кальян и кувшин! Это было все равно, что пообещать жаждущему в пустыне две капли воды. Не кальян и не кувшин мерещились Агабеку, а дворцовые подвалы в Каире, полные золота. И кроме того – еще дороже денег! – почет и великая власть.
Ходжа Насреддин сидел, опустив голову; он в лицо Агабеку не смотрел, зато не отводил глаз от его рук. И по дрожанию толстых пальцев, по трепету вздутых жил читал все в его душе так же ясно, как по волшебной книге. Поэтому для него не были неожиданными слова Агабека:
– Узакбай, а что, если ты уступишь принца мне? Соглашаться сразу не следовало: пусть он распалится!
