Александр Дюма - Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник)
Посреди этого мнимого забвения материнской мести, Янина вдруг пробуждается от криков женщин.
Умирает Аден-Бей, последний сын Хаиницы, и мать, как безумная, в разодранных платьях, с растрепанными волосами, с пеной у рта, бегает по улицам и требует, чтобы ей выдали врачей, которые не спасли ее сына. В минуту все лавки запирают и повсюду распространяется страх и уныние. Хаиница хочет броситься в колодезь гарема, но ее удерживают, она вырывается и бежит к озеру, но и тут ее останавливают. Видя, что ей не дадут умертвить себя, она возвращается во дворец, разбивает молотком свои бриллианты и другие драгоценные камни, бросает в огонь свои шали и меха, клянется целый год не призывать имени пророка, запрещает своим служанкам поститься в рамазан, бьет и выгоняет из своего дворца дервишей, остригает гривы у коней своего сына, приказывает вынести диваны и подушки и ложится на рогоже, разостланной по полу. Потом она вдруг вскакивает: ей приходит в голову страшная мысль: причиной смерти ее сына – проклятие неотмщенной матери, Аден-Бея нет уже на свете потому, что Кардики еще существуют.
Она бежит к Али-паше, проникает в гарем и находит его там: он подписывает капитуляцию, заключенную с кардикиотами. Окруженные со всех сторон, в своих орлиных гнездах, они не сдались без условий. В этой капитуляции было поставлено, что семьдесят два бея, начальники знаменитейших скипетарских Фаресов, и все магометанского исповедания, приедут добровольно в Янину, где им окажут почести, приличные их званию, что семейства их будут наслаждаться безопасностью, что они могут свободно располагать своей собственностью и все без исключения жители Кардики будут почитаемы вернейшими друзьями визиря, что все прошедшее предается забвению и Али-паша признается повелителем города, который он принимает под свое особенное покровительство. Али клянется на Коране свято исполнять все эти условия и прикладывает к ним свою печать, тут Хаиница вбегает в комнату, крича:
– Будь ты проклят, Али! Ты стал причиной смерти моего сына, потому что ты не исполнил клятвы, которую мы дали покойной матери, я не стану называть тебя ни визирем, ни братом, пока Кардики не будет разрушен, а жители его истреблены. Женщин отдай мне и позволь мне делать, что я хочу: я буду спать на матрасе из их волос! Но нет, ты, как женщина, забыл свою клятву, а я ее помню.
Али не мешает ей говорить, а потом, когда она замолкает, он показывает ей капитуляцию, которую только что подписал. Хаиница ревет от радости: она знает, как брат ее исполняет договоры с неприятелями, и понимает, что живой город достанется ей на растерзание. С улыбкой на устах возвращается она в свой дворец.
А через неделю после этого Али-паша объявляет, что он сам отправляется в Кардики, чтобы восстановить там порядок, учредить суд и полицию для защиты собственности и жителей.
Я приехал накануне его отъезда, сразу же отправил к нему письмо лорда Байрона, в тот же вечер получил уведомление, что он примет меня на другой день.
С самого утра войска начали выступать, везя с собой страшную артиллерию англичан. В назначенное время я отправился в жилище Али-Тибелина, дворец внутри, крепость снаружи. Я уже издалека слышал жужжание этого каменного улья, вокруг которого носились на конях посланные, развозившие приказания, большой двор походил на огромный караван-сарай, куда съехались путешественники изо всех восточных стран. Больше всего было албанцев, которые в своих богатых костюмах, в фустанеллах белых, как снега Пинда, бархатных куртках и камзолах, алых, узорчато обшитых галунами, в своих шитых кушаках, из-за которых выставлялся целый арсенал кинжалов и пистолетов, казались князьями, тут были и дели в своих высоких, остроконечных шапках, и турки в широких шубах и чалмах, и македонцы с алыми перевязями, и черные как смоль нубийцы; все эти люди беспечно играли или курили и только время от времени, слыша топот коней под сводами, поднимали голову и глядели на посланных, которые отправлялись с какими-нибудь кровавыми повелениями.
Второй двор имел вид, если можно так сказать, более внутренний, домашний: пажи, евнухи, невольники занимались каждый своим делом, не обращая внимания на десяток свежих голов, воткнутых на пики, по которым текла еще кровь, и на другие головы, штук пятьдесят, уже не столь свежие, которые лежали по углам кучи, как ядра в арсенале. Я пробрался между этими кровавыми трофеями и вошел во дворец. Два пажа встретили меня у дверей и взяли из рук носильщиков подарки, которые я привез паше: пару пистолетов и прекрасный штуцер, весь в золоте, от лучшего в Лондоне оружейника, потом они ввели меня в большую, великолепно убранную комнату и оставили там одного, а сами, как видно, пошли представить Али-Тибелину мои подарки, с которыми, вероятно, будет сообразовываться и прием его.
Через несколько минут двери снова отворились и секретарь паши пришел спросить меня о здоровье. Подарки расположили Али-Тибелина в мою пользу.
Секретарь пошел вперед и провел меня по целому ряду комнат, убранных с неслыханным великолепием. Диваны были покрыты прекраснейшими индийскими и персидскими тканями, стены увешаны богатым оружием, а на деревянных полках, расположенных как в каком-нибудь лондонском магазине, стояли китайские и японские вазы и севрский фарфор. Наконец на краю коридора, обитого кашемиром, поднялся занавес из золотой парчи и я увидел Али-Тибелина. Он сидел, задумавшись, ноги его были спущены с дивана, пальцы унизаны каменьями и перстнями, и он опирался одной рукой на вороненую секиру. Секретарь, который привел меня, подошел к нему, сложил руки на груди, поклонился почти до земли и сказал, что я тот англичанин, которого прислал к нему благородный сын его, лорд Байрон, и который привез ему подарки. Лицо Али, которому длинная седая борода придавала удивительную важность, приняло неизъяснимое выражение кротости, он сделал знак драгоману и секретарю, чтобы они удалились, и сказал на франкском наречии, что было уже большой милостью, потому что обыкновенно Али-Тибелин говорил только по-турецки или по-гречески.
– Очень рад тебе, сын мой, я всей душой люблю твоего брата, лорда Байрона, люблю и вашу землю. Англия – моя верная союзница, она присылает мне оружие и добрый порох, а Франция только советы да представления.
Я поклонился.
– Ласковый твой прием, – сказал я, – придает мне смелости попросить тебя об одной милости.
– Какой это? – спросил Али, и чело его подернулось легким облаком беспокойства.
– Мне нужно как можно скорее оказаться в Архипелаге, а для этого надо проехать всю Грецию. Царь в Греции не султан Махмуд, а ты, так сделай милость, дай мне пропуск и конвой.
