Михаил Попов - Белая рабыня
— Не спешите, дон Мануэль.
Испанец резко обернулся — всего в нескольких шагах от него стоял Энтони. В руках он сжимал шпагу, видимо, подобранную по дороге из тюрьмы.
Дон Мануэль довольно быстро пришел в себя, к нему вернулась его обычная самонадеянность. Он отлично помнил, в каком состоянии был Энтони еще сегодня днем. И эта человеческая развалина взяла в руки оружие? Что ж, чем меньше останется сегодня родственников у Элен, тем лучше.
— Вы хотели узнать, чья кровь на моем клинке? Я вам отвечу — кровь вашего отца. Если хотите, я могу смешать ее с вашей.
Энтони был не склонен к ведению светской беседы параллельно с поединком, он молча кинулся в атаку. После нескольких выпадов и контрвыпадов дон Мануэль заметил:
— Знаете, милейший, очень ощущается, что вы давно не держали оружия в руках. В этом деле только повседневные упражнения — залог успеха. В вашем положении было неблагоразумно пренебрегать ими.
Энтони и сам чувствовал, что шпага не слишком хорошо его слушается. Его покормили в кордегардии перед тем, как предъявить отцу, но этого было явно недостаточно, чтобы компенсировать несколько недель существования на тюремном рационе. Но даже сильнее, чем телесная слабость, Энтони мешала неразбериха в мыслях. Еще час назад он валялся на своей соломе в полной уверенности, что Элен его предала, что жизнь его кончена и дальнейшее существование не имеет ни малейшего смысла. Но вдруг явилась Аранта (ей пришлось отдать свои серьги и браслеты стражникам, чтобы они согласились ее пропустить в камеру Энтони, и самой остаться там вместо него), она в несколько секунд, которые у нее были, успела сказать много взволнованных слов, но в них оказалось не так уж много содержания. Маленькая испанка, проявляя истинную доблесть, не умела выражаться лаконично. По крайней мере одно Энтони понял — все обстоит не так просто и не так мрачно, как ему казалось. Имеет смысл еще раз объясниться с Элен.
— Что с вами, сэр Энтони, обычно вы весьма словоохотливы во время фехтовальных развлечений!
Лейтенант продолжал молча отступать под натиском неумолимо надвигающегося испанца, и конец его был бы, скорей всего, столь же печален, как конец сэра Фаренгейта, если бы не страшный вопль, донесшийся сверху.
Сражающиеся невольно разошлись на несколько шагов и подняли головы. Второй этаж пылал; в проеме между окнами третьего этажа стояла на узком карнизе Элен, с ужасом глядя вниз. Из открытого окна к ней тянулось странное существо в черном костюме. Ни дон Мануэль, ни Энтони не узнали в нем Лавинию. В правой руке она держала свой кинжал, которым пыталась дотянуться до своей жертвы. Она наносила один удар за другим и каждый раз промах сопровождала разочарованным криком. Элен медленно отступала по узкому карнизу, лезвие ножа то и дело царапало стену в нескольких дюймах от ее плеча. Один раз Лавинии удалось зацепить руку Элен, и брызги крови окрасили белое платье. Понимая, что из окна ей дотянуться до жертвы не удастся, Лавиния тоже начала выбираться на карниз. В отличие от Элен она передвигалась лицом к стене, держась за ее выступы левой рукой, отводя правую для удара. Отступать дальше Элен было некуда. Лезвие кинжала поблескивало в отсветах пламени. Лавиния максимально отвела руку и замерла, выбирая момент для удара. Они находились в полуярде друг от друга. Дон Мануэль и Энтони затаили дыхание. Соперницы на карнизе тоже на мгновение оцепенели. Так продолжалось несколько томительных секунд, наполненных только ревом пожара. В тот момент, когда Лавиния нанесла удар, Элен не стала от нее отшатываться, как можно было бы предположить. Наоборот, она сделала движение навстречу своей «лучшей подруге», так что та оказалась у нее на груди. Нож снова ударил в камень, но уже за плечом Элен. Лавиния потеряла равновесие и стала заваливаться на спину, она что-то кричала, ее руки хватали воздух. Элен на всю жизнь запомнила, как она будто пыталась вцепиться в нее своим сумасшедшим взглядом.
Пролетев сквозь волну пламени, существо в черном бархатном костюме плашмя упало на каменную мостовую и, шевельнувшись несколько раз, затихло.
Но время вздохнуть свободнее для Элен отнюдь не наступило. В комнату, из которой она выбралась в простенок между окнами, вошло пламя. Огонь бушевал и начинал ломиться в окна. И молчавшая во время схватки с «подругой» девушка, не выдержав, крикнула:
— Спасите!
Внизу стояли двое мужчин, имевших основание думать, что этот крик обращен к одному из них. Они замерли с обнаженными шпагами в руках. Крик «Спасите!» своей безличностью как бы уравнял их в правах. Им нужно было знать, к кому именно он обращен. И Элен, несмотря на всю чудовищность своего положения, поняла, что от нее требуется, и она закричала:
— Энтони, Энтони, спаси меня!
И вот тут лейтенант Фаренгейт показал, как он умеет драться. Страсть бьет силу, решимость — умение. Любовь, в конце концов, бьет ненависть.
Буквально после двух или трех бешеных выпадов дон Мануэль упал, пронзенный насквозь. Свою тяжелую кирасу он бросил на поле боя, чтобы было легче бежать, — настало время пожалеть об этом.
Но Энтони тоже было рано радоваться. Вырвав свою возлюбленную из лап одного соперника, он увидел, что она рискует оказаться в лапах другого, и значительно более опасного. Из обоих окон, меж которыми примостилась Элен, высунулось два огненных щупальца. «Это конец», — мелькнула мысль в голове лейтенанта. Прыгать с высоты пятнадцати ярдов, как это только что продемонстрировала Лавиния, было самоубийственно. Оставалось только сгореть.
Лейтенант завертелся на месте, скрипя зубами от бессильной ярости. Времени совсем не было: ни принести лестницу, ни… в этот момент он увидел лежащего у стены отца. Плащ! Он бросился к телу и, шепча: «Прости, папа, прости», — снял с него плащ. В это время на площади появились первые из ворвавшихся в город корсаров. Энтони крикнул им, чтобы они бежали к нему.
— Это молодой Фаренгейт, — сказал кто-то из них.
— Смотри, а вон там дочка капитана!
Корсары подбежали. Плащ был расправлен — он оказался очень широким. Энтони и еще трое человек, держа его за края, встали под тем простенком, на котором мостилась охваченная смертельным дыханием огня Элен.
— Прыгай, — крикнул Энтони.
Прыгать было страшно. Элен зажмуривалась от ужаса, ей никак не удавалось заставить себя шагнуть в пустоту. Сверху отцовский плащ казался не больше носового платка.
— Прыгай! — заорали все корсары, собравшиеся на площади.
Языки пламени уже буквально облизывали Элен. И она прыгнула.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Победа далась корсарам тяжело. Помимо капитана Фаренгейта погиб доблестно сражавшийся Хантер, были тяжело ранены Доусон и Болл. Город горел два дня, и то, что пощадил огонь, было разграблено корсарами. Вероятно, если бы капитан Фаренгейт остался в живых, он попытался бы воспрепятствовать самым диким актам насилия и бесчинства, но с его гибелью сошел со сцены последний морской разбойник, который хотя бы отчасти мог считаться джентльменом.
