Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ
Но не может остановить своего бега время, как не может быть и полностью взаимной любви. Может быть даже, что если явится на свет такая любовь, то и время замрет или, наоборот, устремит свой бег вспять, как во сне, затем лишь, чтобы когда-нибудь столкнуться в своем попятном течении с настоящей обоюдной любовью и тогда уже замереть, вместе со всей жизнью во вселенной, обратясь в какой-нибудь совершенный кристалл.
Ворон в этот момент с тревогой думал, что, пожалуй, слишком много испытаний и впечатлений обрушилось на него, и как бы это не отразилось отрицательным образом на его психическом здоровье и качестве исполнения предстоящих ему во множестве ролей. И еще он не переставал удивляться на себя, в том смысле, что столь ничтожное, хоть и очаровательное существо такое на него производит сильное впечатление. Вот ведь он даже совершает решительные поступки и командует. Даже запах, исходивший от Сони, артисту хотелось подвергнуть отдельному анализу. На дорогие духи у нее точно не могло быть средств, и вид ее был помят и растрепан, пахло же между тем восхитительно. От этого запаха хотелось совершать какие-нибудь бодрые или отчаянные действия. Ученым парфюмерам наверняка стоило обратить свое внимание на эту девичью особенность. Может быть, при случае, и Раисино внимание не мешает направить в это русло, раз она химик.
— Посоветую, когда все рассосется, и пусть она себе прославится в своем кругу. Может удастся и французских специалистов в области парфюмерии за пояс заткнуть, — рассеянно мечтал артист, вдыхая девичий запах.
Семен решительно нажал на педали, и машина покатила по лесной тропинке в сгущавшихся сумерках, перекатываясь через корни деревьев и огибая рытвины, в совершенно неизвестном направлении…
Сторонний наблюдатель без труда отметил бы сходство этой картины с картиной Васнецова «Иван Царевич на сером волке». Волк ведь отдаленно смахивал на советский велосипед.
65
Вихрь событий в собственном доме Раисы Шторм должно быть совершенно заслонил от читателя события, происходившие в туманном прошлом в жизни народного героя Василия Чапаева, хотя по масштабу те превосходили историю описанной вечеринки.
Медленно угасали фронты гражданской войны. Большевики беспощадно душили крестьянство, ловко используя их врожденную неприязнь к пролетариату, индивидуализм и беспочвенные мечты лентяев о «светлом будущем». Исподволь крестьянам доводилось до сведения, что рабочие требуют себе восьмичасового рабочего дня, в то время, как им, если не зима, то надо работать от зари до зари. А зимой так же точно убиваться по хозяйству. И это помимо того, что рабочие жили в квартирах с водопроводом и электричеством. Рабочим же и так было известно, что крестьяне почти сплошь — кулачье, работают только летом в охотку, да еще гноят в своих закромах продукты, лишь бы не делиться с рабочими.
Так что скрещение серпа и молота на гербе страны было пока еще довольно условно.
Кино тоже не стояло в стороне. Шагая вслед за электричеством, оно добиралось до самых отдаленных уголков обширного нашего отечества, становясь все менее развлекательным и все более серьезным и политическим жанром, примиряющим народ с реализмом действительной жизни в ее суровых формах.
Василий Иванович, хоть и умный был, а тоже поддался всеобщему увлечению, как зритель. Он без устали крутил свой аппарат, не считая это даже за труд, а лишь наслаждаясь зрелищем на экране через мелкое окошко или поверх аппарата. Каждый раз он всецело погружался в чужие экранные судьбы и проживал чужие жизни. Даже если на экране шла война, он не воспринимал действия героев критически, опираясь на свой боевой опыт. Не до критики ему было, когда на глазах его такое происходило чудо — кино!
Поэтому он испытывал неловкое чувство, когда давали получку и никогда не отказывался добавить товарищам на выпивку, хотя сам спиртного почти никогда не пил.
У Василия не было чувства, что он работал и вот — заработал. Мог бы и так крутить это кино, пока есть силы, людям радость доставлять. О «поте лица своего» не могло быть и речи.
С этого времени он утратил собственную жизнь, не замечал ее вовсе. Ел что попало, спал где придется. Опять завелось у него березовое полено для подкладки под голову. Даже Матрену не воспринимал он, как близкого человека. Иногда только спохватывался ночью и долго вглядывался в нее, лежащую рядом, будто впервые видел. Ему казалось, что это Петька, а за окном не фонари городские, а костры готовых на все чапаевцев.
Матрена пробовала приласкаться к комдиву, и иногда ей удавалось растопить холод его сердца. Тогда они делались ненадолго близки. Каждый раз женщина едва оставалась жива после судорожного чапаевского объятья и жгучего проникновения до самого сердца. Чапаев же глухо стонал, как под пыткой, и глаза его будто застилало дивизионное красное знамя из бархата, с плугом и молотом посередине.
В следующий миг существование его продолжалось уже в глубоком сне. Там он вновь был во главе угнетенных масс, жаждавших воли, и, сидя на белом коне, в белой бурке вразлет, отсекал с фланга конницу не то белых, не то каких-то татаро-монгол. После он летел с обрыва в реку Урал долгим стремительным полетом, погружался под острым углом в воду и плыл там, среди гибких рыб и травы, удивляясь легкости своего дыханья. Но тревога опять теснила грудь, и вода тормозила разгон. Тогда он рвался изо всех сил наверх, выскакивал на другой берег и мчал дальше в тачанке по краю обрыва вдоль берега, поливая догоняющих всадников из раскаленного пулемета и крича свое: «Врешь, не возьмешь!». За спиной его бились хвосты четверки лошадей, и отлетевшая тяжелая подкова ударяла прямо в висок…
Просыпался он утром, полусидя, в разорванной рубахе, прижавшись виском к никелированному кроватному шару.
Матрена старалась, как могла: обстирывала его, добывала и готовила еду и, когда они оказывались наедине, не сводила с него пылающих вопросительных глаз. И так сильно было ее уважение, и таким неприступным он ей казался, и страшным, что о любви она и подумать не смела.
Семью же Матрена по инерции, еще с довоенных революционных кружков марксизма, считала отмирающим пережитком прошлого, и даже пыталась почувствовать радость свободы от семейных уз, но иногда забывалась и воображала вдруг свадьбу, и как она боится обернуться к жениху в страхе, что на его месте окажется не Чапаев, а другой, незнакомый мужчина, тем более что она будто бы вот-вот должна родить ребеночка. Ее сильно расстраивало то обстоятельство, что во сне Василий часто кричал и звал ее, но как прежде: «Петруха, дуй ко мне!». Поэтому он не казался ей человеком близким, а как иностранец или с другой планеты.
