Христиан Вульпиус - Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников
У подъемного моста он еще раз посмотрел вниз, в долину, погруженную уже полностью в вечерние сумерки.
— Было время, я загонял моих коз, когда вечерние сумерки опускались на долины, в наш небольшой дом. Тогда я радовался, бывал весел. Теперь я смотрю на долины из гордых замков, и пелена вечерних сумерек окутывает мою душу печалью.
Он пошел в замок, в свою одинокую комнату. Там уже был накрыт стол, и вскорости Маргализа принесла ужин.
Он выпил бутылку вина и позвонил, чтобы принесли вторую. Маргализа принесла ему вторую бутылку.
— Ты должна выпить со мной, — сказал он. — И останься со мной. Мне так одиноко, я удручен…
— Вот закончу свою работу и приду к вам. Но вы должны будете мне что-нибудь спеть. Вы поете такие прекрасные песни. Несколько я уже у вас выучила: о девушке-рыбачке и о печальном рыцаре в скалистой долине… Через час я вернусь к вам.
Она ушла. Через час вернулась. Села со своим вязаньем на диван, а Ринальдо, наигрывая на гитаре, ходил взад-вперед по комнате.
— А что, — спросила непринужденно Маргализа, — графиня вам писала? Мой брат полагает, что она вот-вот приедет. Вы ведь ее ждете?
— Нет. Принадлежат деревни вокруг замка графине?
— Две. Деревня, что у лесочка, и та, справа, у большого пруда.
— А поблизости есть монастыри?
— В часе ходьбы отсюда есть женский монастырь ордена Святой Клары; а в двух часах — монастырь капуцинов. В женском монастыре привратницей моя сестра.
— Ты же навещаешь ее время от времени?
— Обычно три раза в год, по большим праздникам. Мне бы понравилось там, в монастыре. Ведь бедной девушке обычно не остается ничего другого, как идти в монастырь, если она не выходит замуж.
— Ты-то, уж конечно, выйдешь.
Они замолчали.
Потом Маргализа сказала:
— Что вы наигрываете? Спойте же. Вы мне обещали.
Он подсел к ней, заиграл и запел известную ей балладу:
Пронзительный ветер протяжно гудел,
На башнях флажки он со скрипом вертел.
Дрожали, качались верхушки
В пустынном лесу потрясенных дерев,
И волны врывались в дома, озверев,
И елей ломались макушки.
Свод неба затянут был пасмурной мглой,
И молнией высь озарялась порой,
И гром под землей отзывался;
В пустынное поле поток притекал,
Кряж горный, как стадо овец, трепетал,
К которому волк приближался.
И, молний сиянием весь озарен
И слушая ветра пронзительный стон,
Наездник скакал что есть мочи.
Вот-вот упадет его загнанный конь,
Но в замке зажегся приветный огонь —
Защита от яростной ночи.
Смотритель любезный подходит к вратам,
Наездника он провожает к дверям,
Коня истомленного холит.
А в замке уж кто-то постель разостлал,
Смотритель же гостю покой показал —
Пусть там почивать он изволит.
Но только лишь рыцарь остался один,
Едва лишь коснулся пуховых перин —
Чу, кто-то стучит ему в стену,
Звон слышен оконный и скрежет дверной…
Гость штору отдернул — и зрит пред собой
Зловещую, жуткую сцену.
Вот шестеро парами входят тремя,
Все в черном, прошли, каблуками гремя,
И каждый с зажженной свечою,
А следом скелеты, и тоже их шесть, —
Все вместе за стол собираются сесть,
Увенчанный чашей большою.
И слуги, их ровно двенадцать числом,
Светильники вносят торжественно в дом,
Двум дамам нарядно одетым
Места за столом предлагают занять,
Два рыцаря с ними, а следом опять
Чредою скелет за скелетом.
Расселись и пир начинают они:
В светильниках вспыхнули ярко огни
И кубки в руках засверкали.
Знак подали дамы — и вот за столом
Возник виночерпий с жемчужным вином
В хрустальном высоком бокале.
Потом виночерпий хрустальный бокал
Стремглав со стола с возлияньями взял
И ставит пред гостем на ложе.
И рыцарь пригубить собрался — но вдруг
Хор страшных стенаний раздался вокруг —
И сразу отпрянул он в дрожи.
«Пей, рыцарь, жемчужное это питье,
Пей, рыцарь, погибель и небытие,
Огонь на огонь помножая.
Мы все его пили — и смертью взяты,
В застолии нашем воссядешь и ты,
И ужас и боль забывая».
И гости кричали: «Смелее, до дна!»,
И дамы шептали: «Отведай вина,
Чтоб счастье в душе воцарилось,
Тут с нами твой тесть и покойный твой брат…»
В сей миг пробудился он, счастлив и рад,
Что все это впрямь не случилось.
— Я и правда очень рада, — сказала Маргализа, — что все это было только сном. Нет! Не пойте таких страшных песен, когда наступает ночь. Я и без того всего боюсь…
— Тогда я спою тебе песенку, — улыбнулся Ринальдо.
— Так пойте!
Ринальдо подумал минуту-другую, взял несколько аккордов и запел:
Маргализа, милая,
Ты одна желанна мне.
— Вы сами сочинили эту песенку? — спросила его Маргализа.
— Я сочиняю во время пения.
— Ага! А знаете ли вы, что говорится в песне, которую вы тоже часто поете? Там вот что говорится:
Если в верности клянутся,
Вымыслам не предаются.
Те, что бойко сочиняют,
Часто девам изменяют.
Ринальдо засмеялся, отложил гитару, обнял и расцеловал Маргализу.
— Этим я хочу сказать правду: я тебя люблю!
Она вздохнула:
— Но долго ли будете любить?
Они услышали чьи-то шаги. Маргализа вскочила и села на стул. Ринальдо взял гитару и стал ее настраивать. В комнату вошел смотритель.
— Я хотел вас спросить, нет ли у вас поручений к господину Никанору?
Ринальдо написал несколько строк, в которых повторил просьбы своего последнего письма. Маргализа, которая тем временем вышла вместе с братом из комнаты, вернулась, когда Ринальдо позвонил. Он вручил ей письмо и попросил потом прийти к нему.
— Брат сегодня ночью пойдет сам с гонцом к старому господину. Когда он уйдет, я приду.
Она ушла, а Ринальдо, который уже не мог обойтись без ее общества, ждал ее возвращения с огромным нетерпением.
В полночь Ринальдо подошел к окну и посмотрел вниз, в долину. Луна освещала окрестности. Ринальдо обнаружил у подножия горы повозку, запряженную несколькими лошадьми, и увидел, как несколько человек поднимались по горе к замку. Когда же они стали спускаться, то несли каждый по небольшому бочонку. Они еще раз поднялись в замок и вышли из него, так же нагруженные.
