Владимир Прасолов - Золото Удерея
— Ты говорил, что был здесь?
— Нет, здесь не был, я же вообще говорил…
— Ага, понял… я дальше не пойду…
— Чё ты? Это же кладбище просто, тунгусы так своих стариков хоронили раньше… пошли… я такое в северной тайге видел… идем.
Сила посмотрел на Федора и покрутил головой. В его взгляде был неподдельный страх.
— Не бойся, смотри, как ящерка зовет.
Он показал Силе ладанку, ящерка действительно как будто металась по пластине.
Сила посмотрел на ладанку, потом на Федора и согласился:
— Ладно, только ты иди первый…
За выступом тропа исчезала, она превратилась в узкую, еле заметную тропинку. Федор медленно шел, поглядывая на ладанку. Она продолжала звать их вперед. Тропинка, извиваясь меж скальных выступов, совсем терялась в завалах. Наконец они поняли, что тропы нет. Небольшая полянка, на которой они оказались, со всех сторон была окружена буйными зарослями, непроходимыми и непролазными. Как будто специально кто-то навалил здесь обломков скал и деревьев, чтобы остановить самого упорного таежника. Заставить его благоразумно свернуть и найти другой путь, но Федор не знал, куда идти дальше. Ящерка на ладанке извивалась и сверкала чешуйками.
— Может, это здесь? Дальше такие буераки, не пролезешь…
— Не знаю. Надо отдохнуть да подумать.
— Ну, ты подумай, а я по нужде отойду. — И Сила полез в заросли.
Через минуту он как ошпаренный вылетел назад.
— Федь! Там глаза! — Он был так испуган, что готов был броситься бежать; если б не спущенные штаны, наверное, так бы и сделал.
Федор, присевший было, вскочил.
— Какие еще глаза!
— Т-т-там! — Сила, отступая за спину Федора, показывал трясущейся рукой туда, откуда он выскочил. — Я токо, это, присел, а тут, это, глаза на меня смотрят, огромные!
— Какие?
— Страшные!
— Ну-ко дай я погляжу.
— Не ходи, Федор, идем отсель…
— Стой здесь…
Федор вытащил из сапога нож и пошел. Осторожно раздвинув тонкие сосенки, он шагнул с поляны и замер. Прямо перед ним, укрытые сверху упавшей листвой и подернутые мхом, стояли две огромных каменных головы. Выше человеческого роста, грубо вырубленные из каменных глыб, они как будто притягивали. Федору стало не по себе. Ему показалось, что глаза этих истуканов следят за каждым его движением. Он сделал шаг в сторону, и хрустнувшая под ногой ветка заставила его вздрогнуть. Вековые сосны, поскрипывая стволами, шумели над головой. В этом шуме Федор как будто услышал глухой какой-то, шершавый, как кошачий язык, голос:
— Ш-ш-што надо?
— Ничего… — прошептали губы Федора.
— Ух-х-ходи!!!
У Федора пересохло во рту, он взмок, по спине медленно потекла струйка пота. Глаза каменных идолов, казалось, безмолвно буравили его. Тихо отступая на вдруг ставших ватными ногах, он вернулся на поляну.
Сила сидел на корточках, сжавшись в комок, и смотрел на него.
— Ты чё-нибудь слышал?
— Ветка хрустнула где-то, а чё?
— Голос слышал?
— Нет, идем отсель, а?
— Идем, только тихо…
И они сначала медленно, а потом что есть прыти припустили по тропинке вниз. Как они промчались через выступ с мертвецами, даже не заметили. Опомнились только у сухой сосны.
Запыхавшиеся, мокрые, они прижались спиной к дереву. Поглядели друг на друга.
— Говорил же, место здесь дурное!
— Да… — только и сказал Федор.
Яркое пламя костра, выхватывая из темноты, освещало лица людей, собравшихся у огня. Вот счастливое лицо Ульяны, она сидела рядом с Фролом, прижавшись к его могучему плечу. Старца, довольно поглядывавшего на них.
— Что ж, дело хорошее, благословляю вас. Живите счастливо, детишек нянчить ваших буду, если доверите. Но в деревню не поеду, не уговаривайте, здесь мне хорошо и спокойно. А вы езжайте, пока река позволяет. Деньги, что тебе Никифоров отдал, прими, Фрол. Его душе от того легче будет.
Когда Пелагея отдала конверт Фролу, он сразу его вскрыл. Там были деньги и только одно слово, коряво нацарапанное на листе бумаги, без подписи. «Благодарствую».
Фрол не знал, вправе ли он принять столь большую сумму, — пять тысяч рублей лежало в конверте, сумма огромная…
— И все же просим тебя, года твои преклонные, зиму с нами поживи, не понравится, весною вернешься.
— Нет. Не смогу я жить спокойно средь того позора, что по Руси гуляет.
— О чем ты, отец?
— Да все о том, думал, здесь, в краях глухих, чистоту души народ русский сохранит, ан нет, и сюда нечисть пролезла. Как плесень по стенам сырого дома. А вся эта беда оттого, что подкосила Екатерина духовную основу народа, в самое сердце гвоздь вбила, бесова дочь. Сколь монастырей разогнала! Сотни! А в них очаги Божьей любви горели, тем огнем людей сердца согревали, не давали им очерстветь, жизни праведной учили, труду честному. Каждый монастырь примером своим веру в людей вселял. Не важно, в какого Бога народ верил, важно, что жить старался по Божьим законам, а они едины. Разогнали, обескровили, разодрали земли монастырские по уделам своим. В том тоже умысел вижу разора Руси. Корысть и нажива в сердцах людей растет, в этом погибель! Негде человеку праведному житию поучиться, негде. Говорил я о том, да некому слышать было. Глухи к речам моим люди были. Теперь уж вмешиваться в эту жизнь не хочу, времени для раздумий мало осталось, потому мне здесь лучше, не зовите…
— Ой, не любишь ты, отец, царей, они ж помазанники Божьи…
— Не в царях дело и не в Боге. Власть, она от царя и от Бога далеко, она к людям ближе, она и есть люди, ею облеченные волей своего царя. Вот о чем я. И власть, Фролушка, любить не надо, она что, красна девка? Ей доверять простой человек должон. Власть, она ж как поводырь, народ за собой ведет. А народ должон знать, куда та дорога, видеть должон, нутром чуять. Чтоб власть ту советом аль, если не поймет, и кулаком поправить. Для того душу иметь чистую, дурманом не оскверненную надобно народу. Об том власть и должна в первую очередь думать и заботу проявлять, ради блага всеобщего. А она об том или забыла… или вовсе не о том печется. Не до того ей, в богатстве погрязла да в роскоши. В душу людскую ложью плюет. Воровством да мздоимством шею ему стянула. Глаза песком золотым засыпала. Слепым народом, бездушным, управлять легче. Веди его, как стадо, хоть на убой, не противится. А одного-двух зрячих, что к противлению еще способны, быстро под нож. Чтоб другим неповадно было… Сдается мне, что власть нынешняя в пропасть ведет… Вместе с ней и сгинем.
— Может, не так все плохо, отец? А то прям жуть на нас нагнал словом своим.
— Не так плохо только потому, что такие, как ты, Фрол, еще и есть. Берегите душу свою от скверны, от соблазнов сатанинских, в чистоте ее блюдите. Верю в вас. На вас вся надежда у меня…
