Игорь Коваленко - Улеб Твердая Рука
А с того берега уже заметили его, руки подают. Выволокли на сушу. Он воинов Претича отстранил, поднялся — ноги подкашиваются, весь дрожит мелкой дрожью, отдышаться не может.
— Дайте воды…
Какой-то юнец присел перед ним на корточки, шлепнул себя по ляжкам, хмыкнул:
— Чай, не напился! С него ручьями хлещет, а он…
— Цыть! — оборвал юнца властный всадник в синем плаще, сивобородый, угрюмый. Длиннющая его бармица стекает от шлема по спине, концы ее пропущены под мышками и связаны на груди. — Принесите испить!
Бросились гурьбою к воде, зачерпнули шлемами, принесли, обгоняя один другого. Улеб напился, поглядел исподлобья. Сотни две наберется воев. Пасутся кони оседланные, сытые. На дне овражка пирамидками сложены копья вокруг древка со стягом. Костры не жгут, не хотят выдать себя огнями.
— Вы бы еще норы повырыли, — укоризненно молвил Улеб, — стыд за вас.
Зашевелились, загомонили, обступили со всех сторон. Кто-то виновато и торопливо сует ему принесенный из обоза ломоть.
— Ну-ка, братушка, поешь сальце с хлебом.
— В Киеве женки с подколением пухнут, а вы сало жрете! Видеть всех вас противно! — Улеб сжал кулаки. — Дайте только отойти чуток после купания, так расквашу, сукины дети, попомните! Ладно вы сберегаете стольный град!
Крупнолицый бородач в синем плаще спешился, кряхтя, позвякивая железом. Все расступились, пропустили старшего. Улеб шагнул к нему.
— Ты и есть воевода Претич?
— Я и есть, — хмуро произнес тот, — а ты, отрок, от матушки, что ль?
— Вот каков наш Претич! — гневно продолжал Улеб, словно не слышал его вопроса. — Киевляне велели кланяться вызволителю, а то как же. Послали меня разузнать, не дует ли тебе на открытом-то месте, не желаешь ли перину, чтоб удобнее было нежиться тут, пока родичи костьми ложаться.
— Ты того… погоди лаяться да язвить, — заворчал Претич в бороду, — сам посуди разумно. Нас мало, печенегов же тьма. Ну пойдем, ну переправимся, а что пользы? Посекут нас, как ступим через реку. Нет уж, сохраню хоть дружину.
— Так прислать перину ай нет? — процедил Улеб сквозь зубы. — Позаботься о себе на ветру, не простынь, а то боимся Святослава, не простит нас, поди, коли тебя не убережем.
Воевода вспылил, топнул сапожищем и грюкнул:
— С кем посмел языком тягаться! Да я тебя, щенок! Я тебе… — Претич вдруг поперхнулся словами, обмяк, призадумался.
Вокруг шумели ратники:
— Сказывали тебе, Претич, веди, не мешкай!
— Веди! Живота не пожалеем!
— Сам не станешь, без тебя пойдем!
— Святослав воротится, не пощадит!
— Хоть княгиню с княжатами выхватим!
— Дожили! Срамота!
— Веди, Претич, веди!
Воевода над всеми возвышается, руки распростер над всколыхнувшимися шишаками, всех перекрыл своим зычным голосом:
— Тихо! Тут не торговище — войско! Тихо, вам говорю!
Крики смолкли, но ропот не унять. Обступили коня, на которого снова взобрался Претич. И он объявил:
— Готовьтесь. Двинем пораньше, до петухов.
Всю ночь валили могучие сосны на яру, рубили стволы, долбили их, строгали шесты и весла. Новые добавились к тем лодкам, что имелись. На рассвете сели в них, затрубили в боевые трубы.
Звонкое эхо кинулось через Днепр, ударилось о леса и горы, вернулось, рассыпалось, далеко-далеко, зазвучало со всех сторон, точно грянуло отовсюду великое множество воинов. Огузы вскочили спросонок и, не разобравшись, в чем дело, закричали в паническом страхе:
— Святослав?!
— Руси!
— Халас боли!
— Гачи! Гачи! Эй-и-и!
А киевляне не растерялись, поддали жару, тоже затрубили со стен, ликуя и крича:
— Святослав!
— Наши-и-и!
И действительно, не прошло и получаса — к радостному изумлению самих осажденных, к счастью малочисленных ратников Претича, к ужасу степняков, взметая тучи пыли и сотрясая конскими копытами землю, ослепляя блеском неистово вертящихся клинков, оглушая поля и дебри раскатистым кличем, влетела на родной простор подоспевшая из придунайских краев дружина Святослава. Донес вовремя гонец призыв Киева.
С ходу, с лета врезались россы в гущу огузов. Щиты червленые, мечи широкие, кони взмылены после долгой дороги, но несут стремительно, мощно. Хоть и печенежская конница не лыком шита, а дрогнула.
Ольга сверху, с резной башенки терема глядит, глаза ее сухи, спокойны. Шепчет:
— Святослав, дитятко, подоспел…
Горохом рассыпался по небу гром, брызнул теплый летний дождик, оросил поле, точно из лейки, и прекратился. Люди и лошади скользили на мокрых кручах, особенно там, где глина. Извалялись, повыпачкались с ног до головы.
Куря тщетно пытался сплотить свое разметавшееся войско, отступая к Неводничам. А с тыла внезапно ударил в него невесть как появившийся здесь отряд. Выставляя какие-то странные переносные сооружения, сколоченные из тщательно заостренных кольев, чем-то напоминавшие ощетинившихся ежей, и ловко орудуя дубинками, эти смельчаки вызывали удивление.
— Глядите, глядите, — кричали росичи, — печенеги меж собой передрались!
— Печенег печенегу рознь, — пояснили сведующие, — то наши друзья, ятуки! Тоже подоспели на подмогу!
— Кто бы мог подумать, что мирные пахари горазды на сечу! И еще как! Горстка, а чего вытворяют — загляденье!
— Беда и пахаря приспособит!
Один лишь Твердая Рука знал достоверно, кто выучил ятуков столь завидно владеть дубинками. Во всех их действиях чувствовалась школа Анита Непобедимого, хотя самого наставника не было среди них. Маман тоже почему-то отсутствовал.
Две трети войска потерял Куря в скоротечном сражении под Киевом. Сам еле ноги унес. С оставшимися наездниками и частью обоза бежал через Перевесище по старой дороге в дремучий бор, а оттуда подальше, в Степь. Так удирал, что и про племянника позабыл, бросил Мерзю на произвол судьбы.
Наши не преследовали его, озабоченные тяжелым состоянием изморенной столицы и разрушенной предгородни. Надо было поскорее людей напоить-накормить, устранить следы побоища да заняться восстановительными работами. Труда предстояло уйма. Залечив же раны, можно и победу отметить.
Улеб обшарил каждую трофейную кибитку, каждый брошенный огузами шатер, осмотрел каждую группу освобожденных, но сестрицы своей Улии нигде не обнаружил.
Он отыскал Кифу, и они отправились за Неводничи, где временным лагерем расположились ятуки.
На девушке были цветастый сарафан, монисто из варяжского янтаря с золоченой подвеской-лунницей, плотные льняные чулки и новехонькие лыченицы. Обычно непокрытые ее волосы теперь украшало височное кольцо, с которого падали на открытый лоб изящные модные трезны. На пальце молочной каплей красовался финифтовый перстень. Щедро одарила ее Ольга за то, что досадила врагам вчерашней пляской и песенкой со стены.
